Любовная история галлов - [95]

Той же схемы в описании героев придерживается и Бюсси. Чувствуется, что он мастерски владеет техникой жанра и обладает своеобразным «гением портрета» (Bussy 2004/2: 1611)^**77. Как отмечал Сент-Эвремон, портреты Бюсси «отличаются небрежной грацией, свободной и оригинальной, которую невозможно повторить» (Saint-Evremond 1865/1: ССС1Л1; с. 183 наст. изд.). Однако в отличие от Скюдери и других авторов, идеализировавших современников, писатель не скрывает ни физических изъянов, ни нравственных несовершенств своих моделей (здесь и горбатая спина шевалье д’Эгремона, и кривые зубы Тиридата, и глупость Самилькара, и посредственность Кандоля). Светский портрет выступает своеобразным порождением болезни века, заключавшейся в стремлении казаться; «кто говорил портрет, имел в виду панегирик», — пишет Ж. Плантье (Plantie 1994: 277). Портреты в «Любовной истории галлов», напротив, развенчивают героев дня, высмеивая их желание произвести впечатление на окружающих. Одного штриха писателю бывает достаточно, чтобы «уничтожить» предмет изображения. Такой убийственной черточкой, например, оказывается запах изо рта у принцессы де Лонгвиль или квадратный на конце нос и разного цвета глаза у госпожи де Севинье. «Если бы у меня выросли на голове рога, я была бы и то меньше удивлена», — пишет она по поводу своего портрета, вошедшего в «Историю госпожи де Шенвиль» (Sevigne 1972/3: 162). Так мог бы сказать почти каждый из тех, кто попал на страницы романа.

Вместе с тем писатель старается быть «объективным»: критика соседствует у него с восхищением, откуда ощущение двойственности и некоего аморализма в манере описания. Например, у Арделизы «светло-каштановые волосы, восхитительный цвет лица, точеные шея и руки» — и после этого ряда дифирамбов Бюсси, не меняя интонации, добавляет, что «стройностью она похвастаться не могла» (с. 9 наст. изд.). Автор отмечает круглое лицо героини, изящный нос, маленький ротик и пр. — и тут же мы читаем, что «смех, украшающий каждого, ее портил» (там же).

Смешанные чувства вызывает и Анжели, которая, несмотря на свои дурные качества, выступает объектом всеобщего поклонения. Сначала она привлекает вас своей внешностью: черные живые глаза, правильный нос, маленький яркий рот и добродушный вид. Далее очаровывает ее смех, способный пробуждать «нежность в глубине сердец» (с. 48 наст. изд.). «Стоило только ей захотеть понравиться — и не влюбиться в нее оказывалось невозможно» (Там же), — утверждает автор. Однако Бюсси без промедления переходит от достоинств к недостаткам героини и добивается особенно яркого (поскольку неожиданного) сатирического эффекта. Он вдруг «вспоминает» про смуглые, угловатые руки Анжели, вероломство ее натуры, а самое главное, про непреодолимую страсть к наживе: «за деньги и почести она была готова поступиться честью, принести в жертву и отца, и мать, и возлюбленного» (Там же). В правдивости его слов мы убеждаемся в дальнейшем.

Если в составлении портретов Бюсси использует сатирические диссонансы и пародийно обыгрывает сложившиеся штампы, то письма в «Любовной истории галлов» полностью соответствуют бытующим представлениям о жанре и выдержаны в серьезном тоне. Здесь и признания в любви, и укоры ревнивца, и жалобы расставания, и мольбы о прощении. И хотя Бюсси вряд ли использовал реальные документы, послания его героев очень похожи на настоящие. Не случайно современники видели в нем мастера эпистолярного искусства, а Ришле заимствовал письма «Любовной истории галлов» для сборника «Самые красивые письма лучших французских авторов с примечаниями» (см.: Richelet 1689). Однако и в данном случае писатель остается верным себе. Авторская ирония проявляется, с одной стороны, уже в самом количестве писем, которыми по малейшему поводу обмениваются персонажи. Тридцать восемь писем на сравнительно небольшой объем текста превращают «Любовную историю галлов» в «некое эпистолярное повествование с комментариями» (Пахсарьян 1996: 26). С другой стороны, Бюсси высмеивает условность любовных посланий, сопоставляя их содержание с подлинным развитием интриги. Образцом жанра может считаться письмо шевалье д’Эгремона Арделизе, в котором «самый страстный из смертных» признается в любви «своей королеве» (с. 27 наст. изд.), а та едет к своей сопернице обсудить это признание, «полагая, что содержание письма было обговорено с ней» (Там же).

В галантном духе выдержаны и стихотворные сочинения Бюсси. Небольшие по форме, шутливые по содержанию, они становятся в один ряд с галантными произведениями светских поэтов середины ХVII века: Пелиссона (1624–1693), Сарразена (1614–1654), Бенсерада (1612–1691). Последнего Бюсси высоко ценил и вывел в романе под именем Проспера. Как и письма, стихотворения в романе иллюстрируют практику светского общения эпохи: они пишутся на случай (влюбленность Бюсси в Белизу, «измена» Арделизы с мужем или мужская слабость Жереми), полны скрытых намеков, понятных лишь посвященным (см.: Genetiot 1997: 318). Собственно, смысл каждого стихотворения в романе проявляется лишь в сопоставлении с общим развитием интриги. Так, ироническая пародийность сонета на смерть Жинотика ощущается исключительно через контекст: сонет живописует горе супруги, которая в действительности назначила возлюбленному свидание в день похорон мужа.