Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [109]
Пройдет несколько дней, и последнего гуманиста, то есть Вальтера Беньямина, после вторжения немецких войск в Польшу отправят из Санари-сюр-Мер во французский лагерь для интернированных, как и всех остальных немецких эмигрантов. Сначала в Париж, на гигантский футбольный стадион «Колумб», потом в замок Вернюш; все, кто видел его или разговаривал с ним в те дни, поражались его спокойствию. Ночами все дрожат от страха. Но Беньямин живет мечтами и пишет очаровательные письма Элен Леже, парижской проститутке, покорившей его сердце. Он пишет о том, как много думает о часах, проведенных с ней: «Чем можно заменить такие воспоминания, ведь они часто оказываются самым важным в жизни?» Некоторое время спустя последний гуманист пишет текст «О понятии истории», который потом передаст Ханне Арендт и Генриху Блюхеру. В нем содержатся размышления Беньямина о картине Пауля Клее, принадлежащей ему с двадцатых годов: «У Клее есть картина под названием „Angelus Novus“. На ней изображен ангел, выглядящий так, словно он готовится расстаться с чем-то, на что пристально смотрит. Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены. Так должен выглядеть ангел истории. Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую всё это к его ногам» [106]. Это трагизм истории тридцатых годов. Трагизм Вальтера Беньямина. И всех эмигрантов-евреев.
Как переводчик книги «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста Беньямин понял, что современное мышление наивно направлено только вперед, в то время как спасение кроется исключительно в прошлом. Память важнее, чем восприятие настоящего или утопии будущего, это важнейшее завещание Пруста, его благое пророчество. А Беньямин реализует его в своих захватывающих воспоминаниях о «Берлинском детстве на рубеже веков». И своей одой ангелу истории, который в 1939 году в последний раз пытается быть его верным ангелом-хранителем. Но, как известно Беньямину, ангел уже видит грядущую катастрофу.
Каждый раз, когда Генрих Манн чувствует приближение мировой войны, он хочет жениться. И всегда затягивает с этим. А потом появляются проблемы с бюрократией, и в результате получаются не слишком торжественные срочные свадьбы в начале войны. Так было двадцать пять лет назад с Мими, его первой женой. То же самое происходит сейчас с Нелли Крёгер.
Она в эмиграции очень увлеклась наркотиками и алкоголем — это был ее способ убежать от реальности, подальше от интеллектуальных эмигрантских разговоров, подальше от снобской семьи Манн, все члены которой презирали ее. Tea Штернхайм, побывавшая в гостях у Генриха и Нелли в Ницце, назвала потом Нелли «одновременно аппетитной и жирненькой фифой». Генрих Манн — единственный, кому, глядя на Нелли, удается думать исключительно «о ее прекрасном теле. При этих мыслях я не могу сохранять спокойствие». Когда Нелли летом в очередной раз возвращается из наркологической клиники «Villa Constance», шестидесятивосьмилетний писатель собирается официально закрепить это свое беспокойство и жениться на своей подруге и соратнице. Девятого сентября, через восемь дней после начала войны и незадолго до интернирования всех немцев во Франции, в Ницце проходит их бракосочетание. Французский невропатолог Нелли, доктор Барнатан, выступает в качестве свидетеля. Поскольку Генриха Манна лишили немецкого гражданства и у него теперь чешский паспорт, то и его жена, родом из Северной Германии, становится в Ницце чешкой. Генрих дарит ей на свадьбу французское издание своей книги «Ненависть» с посвящением: «Как свидетельство десяти совместно прожитых лет, богатых страданиями и счастьем». На следующий день новоиспеченная чешка Нелли Манн уже вяжет теплое белье для размещенных во Франции чешских солдат. А через два дня снова начинает потреблять огромное количество французского вина.
Отто Дикс, художник войны, художник большого города, забрался в дальний уголок рейха. Сначала он уехал в Рандегг, в семейный замок родственников жены, а теперь перебрался в Хемменхофен на Боденском озере; здесь он день за днем пишет пейзажи в манере старых мастеров. На этих картинах нет ни шлюх, ни солдат, разве что иногда появляются Мария с Иосифом. Отто Дикс эмигрировал в пейзаж, в религию и в историю. Обращение к традиции порождает в нем пророческие образы — он пишет картину «Лот и его дочери», на заднем плане виден Дрезден, который на холсте горит точно так, как будет гореть спустя пять лет в результате бомбежек.
После изгнания из Академии он всё равно регулярно ездит на поезде в далекий Дрезден, чтобы повидаться с Кете Кёниг, своей возлюбленной. Его жене Марте не остается ничего иного, как терпеть эти отношения на расстоянии, их дети ничего не знают. Однако летом 1939 года двойную жизнь уже невозможно скрывать, потому что Кете Кёниг и Отто Дикс становятся родителями.
Да и в остальном его жизнь пошла наперекосяк. После неудачного покушения на Гитлера в пивной «Бюргербройкеллер» сотрудники криминальной полиции приезжают в Хемменхофен и стучатся к нему в дверь. Дикса арестовывают на две недели. Его подозревают в соучастии. Но именно Кете Кёниг уничтожает в одном из дрезденских ведомств компрометирующие Дикса документы, поэтому гестапо вынуждено отпустить его и Дикс может вернуться к жене Марте.
