Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - [154]

Так уж вышло, что письмо это пришло как раз в тот день, когда союзники праздновали окончание войны в Азии. Майор Гордон вернулся к себе в полк. В тот вечер у него не было никакого желания выходить на улицу и присоединяться к ликующей толпе. В офицерской столовой было пусто, там сидели лишь мизантропически настроенный заместитель генерала и полковой капеллан (хотя их полк считался подразделением бравых шотландских горцев, в нем было полно ирландцев из Глазго, духовные нужды которых обеспечивал монах-бенедектинец).

Заместитель генерала повторял все то же, что говорил практически каждый вечер после всеобщих выборов:

— Я не знаю, что они подразумевают под словом «победа». Мы начали эту проклятую войну из-за Польши. Что ж, теперь она перестала существовать. Мы сражались в Бирме и Египте — и держу пари, что сдадим их через пару месяцев тем самым парням, которые воевали против нас. Мы потратили миллионы на то, чтобы разрушить Германию, а теперь снова потратим миллионы на то, чтобы ее отстроить.

— Но не кажется ли вам, что люди по крайней мере чувствуют себя лучше, чем в тридцать восьмом году? — спросил капеллан.

— Нет, — сказал заместитель генерала.

— Разве они не избавились от того нездорового чувства вины, которое испытывали?

— Нет, — сказал майор Гордон. — Раньше у меня не было никакого чувства вины. Теперь оно у меня есть.

И он рассказал историю супругов Каньи.

— Вот настоящие ужасы войны… не просто страшилки о людях, которым ноги оторвало, — подытожил он. — Что вы на это скажете, падре?

Повисло молчание, наконец заместитель генерала сказал:

— Вы сделали все, что могли. Чертовски много — больше, чем сделал бы другой на вашем месте.

— Вот вам и ответ, — добавил капеллан. — Нельзя судить о поступках только по результату — получилось или нет. Все, что вы делали, было благом само по себе.

— Много же блага я принес семье Каньи!

— Пусть так. А вы не думаете, что они принесли благо вам? Страдания никогда не растрачиваются понапрасну. Принимать что-то со смирением и радостью — это так же важно, как и отдавать.

— Что ж, если вы взялись проповедовать, падре, я иду спать, — заявил заместитель генерала.

— Расскажите мне об этом немного подробнее, — попросил майор Гордон.

Любовь среди руин Роман из Недалекого Будущего

I

Вопреки обещаниям на последних выборах климат политики так и не изменили. Государственный метеорологический институт пока что выдал лишь внесезонный снегопад да две коротенькие вспышки молнии размером с абрикос. Погода день ото дня и от графства к графству менялась, как и прежде, в высшей степени аномально.

Стояла роскошная старомодная ночь в духе Теннисона[193].

Звуки струнного квартета лились из окон гостиной и тонули в плесках и шорохах парка. Закрывшиеся лилии в бассейне расточали над водой настоенную за день сладость. Ни один золотой плавник не блеснул в порфировой купели, а все павлины, поникшие среди лунных теней, будто выкупанные в молоке, несомненно, были призраками, ибо день-два назад весь их выводок обнаружили таинственно и грубо убитыми в первый будоражащий проблеск этого внезапного лета.

Бесцельно слоняясь среди спящих цветов, Майлз впал в меланхолическое расположение духа. Музыка трогала его мало, к тому же это был его последний день в Маунтджое. Никогда уже ему, наверное, не доведется побродить по любимым дорожкам.

Маунтджой проектировался и строился в те годы, о которых Майлз ничего не знал: поколения искусных, терпеливых земледельцев раскорчевали, разровняли и унавозили почву; поколения дилетантов увлажнили ее каскадами и струйными насосами; поколения коллекционеров навезли сюда скульптур — все будто бы для того, чтобы он наслаждался именно этой ночью под именно этой огромной луной. Он понятия не имел ни о каких таких периодах и процессах, но чувствовал непостижимую приливную тягу к окружавшему его великолепию.

С конюшен донесся бой часов — одиннадцать. Музыка стихла. Майлз повернул назад, а когда подошел к террасе, там уже начали закрывать ставни и одну за другой гасить массивные люстры. При свете канделябров, еще сиявших на выцветшем атласе и потускневшем золоте панелей, он примкнул к компании, разбредавшейся на покой, огибая островки старинной мебели.

Комната Майлза была не из тех шикарных, что тянулись в ряд вдоль садового фасада. Они предназначались для убийц. Но и не на верхнем этаже, где квартировали главным образом сексуальные маньяки. Его каморка располагалась в другом крыле, попроще. И конечно же, окно ее выходило на крыльцо для выгрузки багажа и угольный бункер. Лишь профессионалы, посещавшие Маунтджой по профессиональным делам, и очень бедные родственники заселялись туда в старые времена. Но Майлз привязался к этой комнатке — первой, которую за все двадцать лет его личного Прогресса он смог назвать своей.

Его ближайший сосед, некто мистер Пот, приостановился возле своей двери, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Только теперь, после двадцати месяцев соседства, когда у Майлза кончился срок, этот ветеран вдруг начал расправлять плечи. Он и еще один старикан, по имени Мыльник, пережитки прошлого века, держались особняком, с тоской вспоминая о кражах со взломом, о «брюликах», об отдельных кабинетах в барах, где они встречались с завзятыми барыгами, о нелегких временах отбывания срока в тюрьмах «Скрабс»