Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - [155]
— Почем сегодня вечером старинная музыка, сосед? — спросил он.
— Я там не был, мистер Пот.
— Вы лишили себя удовольствия. Правда, на старика Мыльника не угодишь. Тошно слушать его вечное брюзжание. То альт у него скрипит. То, видите ли, Моцарта играют как Гайдна. То пиццикатто у Дебюсси не чувствуют. Все у Мыльника не так.
— Мыльник слишком много знает.
— Мыльник знает гораздо больше любого, кого я мог бы назвать, хоть образованного, хоть нет. В следующий раз они собираются играть Grosse Fugue[195] как заключительную часть си-бемольного квартета. То есть это стоит послушать, хотя Мыльник говорит, весь поздний Бетховен никому не по плечу. Посмотрим. По крайней мере, мы с Мыльником идем, а вот вы — нет. Вы завтра отбываете. Рады?
— Не особенно.
— Да и я бы не обрадовался. Как ни смешно, я здесь чудесно прижился. Вот уж чего не ожидал. Поначалу все тут казалось каким-то уж слишком шикарным. Не похожим на старый «Скрабс». Но место и в самом деле прекрасное, любой бы привык. Я бы не прочь остаться здесь на пожизненное, если бы мне позволили. Беда в том, что нынче нет никаких гарантий. Было время, когда ты шел на преступление, четко зная, сколько тебе дадут, если что: полгода, год, три… сколько бы ни дали, ты всегда знал, на каком ты свете. Теперь же, с этими тюремными комиссарами, Предварительным Заключением и Исправительной Терапией, тебя могут держать до упора или вышвырнуть вон, когда им заблагорассудится. А это неправильно.
Я скажу тебе, сосед, в чем тут дело, — продолжал мистер Пот. — В наше время нет того представления о преступлении, какое было раньше. Помню, когда я, в бытность мою щипачом[196], впервые предстал перед судьей, он выложил мне все напрямик. «Сынок, — сказал он, — вступая в жизнь, ты встал на скользкую дорожку, которая может привести тебя к гибели и разложению в этом мире и вечному проклятию в следующем». Да что теперь говорить! Простой здравый смысл и личная заинтересованность. Но когда я в последний раз попался и был отправлен сюда, они назвали меня «антиобщественным явлением», сказали, что я «неуправляем». Негоже так говорить о человеке, который отмотал не один срок, когда они еще пешком под стол в коротких штанишках ходили, правильно?
— Мне тоже говорили что-то в этом роде.
— Вот видите, а теперь вам дают пинка под зад, будто у вас нет никаких Прав. Уверяю вас, многие ребята чувствуют себя неловко из-за того, что вас вдруг ни с того ни с сего выставляют вон. Кто следующий — вот что интересно.
Я скажу вам, сосед, в чем ваша ошибка. Вы доставляли им слишком мало хлопот. Вот почему им ничего не стоило сказать, что вас вылечили. Мы с Мыльником проявили больше мудрости. Помните их, тех задушенных птиц? Так это наших с Мыльником рук дело. Они сами только и делают, что убивают, эти большие всесильные выродки. Но у нас есть улики, все тщательно припрятаны, и если зайдет речь о том, что нас с Мыльником «реабилитируют», то мы сразу же выудим их из загашника. Что ж, прощайте, сосед. Завтра утром у меня Лечебный Отдых, так что вы, полагаю, отбудете до того, как я спущусь. Скорейшего возвращения!
— Надеюсь, — ответил Майлз и уединился в собственной комнате.
Он немного постоял у окна, бросив прощальный взгляд на мощеный двор. Из Майлза вышел эффектный мужчина отличного телосложения: родился у красивых родителей, всю жизнь регулярно питался, наблюдался у докторов, занимался физкультурой и, ко всему прочему, хорошо одевался. Он носил неброские, обычные для тех лет серые костюмы — ярко одевались лишь патентованные гомосексуалисты, — но при всем своем однообразии эти униформы существенно различались по состоянию, крою и по тому, как они сидели. Майлз щеголял в костюмах ручной работы, сшитых портным и отглаженных камердинером. Он принадлежал к привилегированному классу.
Он создан Государством.
И Майлз — это не добродетельно-богобоязненный викторианский джентльмен, не идеальный человек эпохи Ренессанса, не жантильный рыцарь, не покорный язычник и даже не благородный дикарь. Вся цепочка упомянутых героев древности прошла своим чередом, сыграв лишь прелюдию к Майлзу. Майлз — Человек Своего Времени.
Его биография, какой она представлена во множестве картотек бесчисленных государственных учреждений, была типичной для тысяч других. Перед тем как он родился, политики благополучно довели его отца и мать до разорения: оказавшись в нужде, они предались простым развлечениям бедноты и, как следствие, запустили между двумя войнами цепную реакцию разводов, которые разбросали и их самих, и их многочисленных партнеров из разбитых семейных пар по всему Свободному Миру. Тетя, на которую оставили младенца Майлза, была мобилизована для работы на заводе и вскоре умерла от скуки, стоя за лентой транспортера. Младенца определили под опеку в Сиротский дом.
С тех пор на его содержание тратились огромные суммы — суммы, которых пятью десятилетиями раньше хватило бы на обучение целой когорты мальчишек в Винчестерском и Новом колледжах, плюс — на то, чтобы помочь им закрепиться в изучаемой профессии. В залах, украшенных Пикассо и Леже, он зевал от скуки на всех долгих этапах Конструктивной Игры
