Любовь с алкоголем - [56]

Ей пришлось перешагивать через ноги и сумки рассевшихся кругом актеров. И Ганчев отпустил пару шуток по поводу ее юбки. Она махнула рукой — «Джордж, я только пришла!» — и хотела занять место у стены. Но Джордж Ганчев хлопнул в ладоши и, выбросив руку вперед, на Славку, указательным в нее, объявил, что ее опоздание будет сюжетом для первой мизансцены.

— Славка! Вот ты опоздала, да и теперь повтори свой вход, но только так, чтобы мы все поняли, догадались из твоего поведения, что ты делала только что любовь! Давай, еще раз войди.

Славка так и не села, опять переступая через людей и сумки, пошла к дверям, думая, что если бы кому-то пришло сейчас в голову сунуть руку ей под юбку, он или она убедились бы, что она… Ей было мокро внутри. «Может, подойти к Ганчеву и задрать перед ним юбку, прямо перед носом?.. Я хоть и не делала, Джордж, любовь в полном смысле слова, но удовольствие получила смертельное. Даже зря, что так… Страшно, так…»

— Джордж, а что если она действительно только что делала? — крикнул кто-то сообразительный.

— Ну, тем легче ей будет изобразить, — хитро улыбался усами Ганчев, сузив глаза, как монгол. — Выйди, выйди на улицу! — крикнул он Славке, стоящей у двери.

Славица вышла на крыльцо. Небо Санта-Моники было чернильного цвета с черными расплывающимися кляксами туч. Пальмы здесь были высоченные, и ветер с океана трепал их макушки. Славка подставила лицо бризу. Ее уже несколько раз окликнули из дома. Она не отвечала. Порыв ветра опять качнул пальмы — они вздыбили свои патлы, но тут же безвольно уронили. «Зачем, зачем — я уже никогда не буду актрисой. Как я никогда не буду маленькой. Обидно, но надо быть взрослой и отказаться от детских мечтаний». Скуластая девушка шла к машине, и ветер холодил подкладку ее юбки. Она тихонечко смеялась и плакала в то же время и шла, чуть балансируя, будто по канату.

22

— Гуманитарная интерприза… Мешочек риса. Ковбойская рубашка из американского города Москва в Москву настоящую… 63 % всей продукции планеты было потреблено 16 % населения этой планеты… Фотография расстрелянных Николая и Елены Чаушеску может олицетворять любовь и преданность — вот такие образы сегодняшнего мира у меня в голове. И конечно, доминантой над ними Югославия. Из-за того что у меня очень специальное отношение к детству и юности, а они ведь прошли там, в Югославии, я так и не могу себе представить, что ее не будет. Это равносильно для меня отказу от того же детства и юности, от себя! Но уже, видимо, это случилось. Потому что после всего, что произошло, после этой мясорубки, уже невозможно соединить… И я, получается, тоже — разорванная, будто у меня что-то отрезали, ампутировали. Разве человек может без прошлого? Не для того чтобы сублимировать оно ему нужно, но чтобы себя ощущать конкретно, опираясь на него, как на фундамент… Может быть, я неправильно интерпретирую… Но я это чувствую интуитивно, инстинктивно. Как любовь. Женщина не объясняет любовь. Она даже ни о чем не думает, когда любит. Это мужчина объясняет — страсть, преданность, доверие, уважение, он находит все эти определения, а женщина нет, когда любит — не находит. Этим она и опасна. Этим опасен национализм — он как женская любовь, только на эмоциях, на животных порывах… На животных инстинктах строятся мои отношения с мужчиной. Но мужчина сегодня, он как сержант, потерявший надежду стать офицером. И даже не надежду, а желание. Женщина, так борющаяся за свои права, в личных отношениях таки преуспела и заграбастала офицерские погоны. Может быть, она и не хотела этого, но так это представлено миром. Так это воспринимает мужчина. И поэтому ей отдана инициатива. Я себя чувствую руководящей отношениями. Мне этого не хочется, потому что уже в этом есть какая-то игра, и даже я бы сказала — разложение. Я как будто управляю всем: собой, своими ощущениями и эмоциями. Не получая удовлетворения с мужчиной — я имею в виду оргазм, потому что удовлетворение и удовольствие можно получать и без оргазма, — я как будто играю в игру, в которой целью является оргазм. И вот когда он получен — отношения, игра закончены. Хотя можно, видимо, продолжать и уже играть другую игру — игру удовлетворения. Когда я пьяная, я никогда не получаю удовлетворения. Озверев и получив, я могу влюбиться… У Маркиза де Сада есть: «Чем меньше человек может сделать, тем больше он предпринимает, чем меньше он делает, тем больше он придумывает». Если бы я работала на фабрике ежедневно, восемь часов в день, плюс час на дорогу, я бы, наверное, не думала обо всем этом. Может быть, ночью, иногда, я бы плакала в подушку от непонятной тоски, но утром надо было бы идти на фабрику. Фабрика освобождает от самокопания и попытки понять себя. Фабрика, наверное, прекрасна. Да здравствует Фабрика!

— Сказали бы вы это людям, которые на ней работают…

— Да, это вот странно, что люди разделяют жизнь и работу. Они заканчивают рабочий день и начинают жить. И на жизнь у них остается… пять часов. Так мало людей, которые могли бы сказать «моя жизнь» о работе. Я, наверное, счастливый человек. Потому что, чтобы я ни делала в своей жизни для зарабатывания денег, это было жизнью. Даже когда я несколько дней работала для фирмы новой марки сигарет и мы были ее представителями, нас везли в даун-таун, и там мы бегали по улицам и раздавали эти сигареты прохожим… это была жизнь, я написала даже небольшой репортаж для радио югославского тогда. Я могла смеяться, презирать встречающихся людей, себя саму презирать за такую вот работу, но этим самым я принимала участие в жизни, я даже открыла для себя какие-то в себе качества…