Луна за облаком - [29]

— Какими судьбами?

— Да вот зашли случайно,— сказал Чепезубов. — Старый хлеб- соль не забывается.

— Ленчик у нас в больнице лежал,— пояснила Флора.

Она остановилась в дверях, не зная, чем занять гостей.

— Как же тебя угораздило обморозиться?— спросил Трубин. Чепезубов стал охотно рассказывать:

— Я тогда в школе учился. Мать собиралась на Байкал. Отпуск нее подошел. Ну, купила мешочек муки, а в муку затолкала пол­ира, чтобы не разбить в дороге. А я подсмотрел... Эту бутылку

вдвоем с приятелем кончили. Домой я побоялся пойти, ночевал чердаке клуба. Вот потерял где-то, вот ногу и обморозил.

— Ну, а мать что?

— А что мать? Ничего. Взяла из моей копилки четыре рубля, сказала, что это я свои сбережения пропил. Как сейчас, помню... четыpe рубля мелочью. Я эти деньги копил на ласты и накомарник.

Хотел летом двинуть в турпоход. Да не вышло. В больнице провалялся. Чуть ногу не отрезали. Вот так...— Он полоснул ребром ладони выше лодыжки.

— У нас с обморожением часто лежат,— сказала Флора.— И все пьянке. У одного пальцы обеих рук отрезали. Прямо жуть. Мо­щой, а вот... .

— А у меня обошлось,— перебил ее Ленчик и засмеялся.

— Повезло тебе,— сказала Флора. — Но учти, раз — повезло, два — повезло, а на третий — не повезет.

— А мне все равно, лишь бы меня лечили красивые женщины! Григорий заметил: Флоре стало стыдно от этого Ленчикова комплимента. Она стояла растерянная.

— У меня есть знакомые,— вдруг заговорила Флора со странной решимостью.— Не так давно поженились. Как-то ее встречаю, ну, разговорились. Она мне про своего мужа... Смеется и рассказывает. Без конца смеется. Муж у нее просит: «Дай денег».— «Зачем !?» Оказывается, кто-то продает мотоцикл без колес, а где-то колeca продают. Так мужу пришло в голову все это купить, собрать с выгодой продать. Ну она ему, конечно, денег не дает. А он с новой идеей. «Покупаем,— говорит,— мотор на двоих с соседом, конструируем моторную лодку, едем ловить рыбу, продаем, а там, глядь, пол-«Волги» есть. Жена, конечно, против. А у него новая затея. «Поступлю,— говорит,— в институт, буду учиться на инженера. За год кончу три курса». Жена ему: «Ка-ак? За год?» Он свое: «А что я? Дурак, что ли?» Жена спускает его фантазию на тормозах «Валентин, три курса за год ты не кончишь, но два, види­мо, кончишь».— «Не-ет, только три».— «А может, два?» Сам, ко­нечно, ни в какой институт не идет. А ревнивый до чертиков. Прямо Жуть. Я ей говорю: «Лидка, как ты с ним живешь? Я бы не смогла. Это же колоссальный чудик!» И что вы думаете? «Он,— говорит,— у меня с причудами. Это верно. Но жить я с ним буду все равно Мне его жалко. Он обещал утопиться, если я уйду от него». Слу­шаю ее — мне ее жалко. Думаю, так жить—надоест быть женщиной. Вообще...

«Она все-таки завидует той Лидке,— подумал Григорий.— В чем- то ей завидует. Может быть, в том, что у Лидки есть Валентин. Колоссальный чудик, а все же...»

— Мало ли на свете забавного,— сказал Колька Вылков. — Вот у нас...

Но его перебила Догдомэ. Она спросила у Флоры:

— А чего тебе-то надоело быть женщиной? У тебя никакого Валентина пока нет.

— Все равно... что есть, что нет.

Флора передернула плечами и отвернулась к окну.

— Вот у нас,— снова заговорил Колька Вылков.— У нас тут... Один пил три дня, не ночевал дома. Пришел, да? Помириться надо, да? Ну и пишет записку дочери: «Доча моя...» В скобках ставит имя ее — Вика. «Твой папа...» В скобках ставит свое имя — Георг. Кик. Это сокращенно. Ну вот. «Твой папа Георг. Ник. ушел на рабо­ту не к четырем, как надо, а к двенадцати, так как мне нужно подготовить станки для выполнения нормы». И дальше: «Прочитай и передай маме. Твой папа». В скобках «Георг. Ник.»

— Это не ты ли такую ноту писал?—спросил Трубин.

— Ну, как я? Я еще холостой. А у нас в бригаде есть некоторые женатики.

Ленчик и Колька скоро ушли, сказали, что им пора, что у них «всякие дела».

— Что это они приходили?—спросил Трубин у Флоры

— Да этот Ленчик уже не первый раз,— ответила она.— Еще е больнице у меня адрес просил. Ну и парень!

— Он ведь из уголовников.

— Это уже после больницы... к ним, к ворам попал. А когда с ногой лежал, уголовников он еще не знал. Помучились мы с ним У нас в отделении есть коляска для неходячих. Так он из нее не вылезал, пока не сломал. Режим не соблюдал, никого не слушался. Кровь из вены надо брать, а он кричит: «Не умеешь, не подходи! Перед операцией ему нельзя ни ужинать, ни завтракать. А он кри­ком изошелся. Подай еду и все.

— Взяли бы и выписали. Чего такого лечить?

— Хирург ему так и сказал. Дня на два присмирел, а потом опять за свое. То обругает санитарку, то сестру. У нас перед окна­ми хирургического растет тополь. Старый уже. И у него сук засох­ший, без листьев, без веток. Так этот Ленчик заберется с больной ногой по стволу и висит на суку вниз головой, как на турнике. Мы ему говорим, что он может полететь оттуда. И однажды сук затре­щал. Ладно, что не сразу переломился, а то бы Чепезубов свернул себе шею.

— Но почему же он к тебе ходит?—удивилась Чимита.— Не­ужели у тебя с ним может быть что-то общее?

— Да ничего... Какое там! Только я замечала, что в мое дежур­ство он вел себя как-то не так. Не ругается, не слышала ни разу Но становился нервным. Чуть что — слезы. Когда я подходила к его койке, он вроде как... каменел, что ли. В такие минуты я напомина­ла ему о предписаниях врача. Он ни в чем не перечил. А однажды так напугал меня... схватил за руку и тащит к себе. Глаза беспамят ные, воспаленные. Не помню, как вырвалась. А ночью плакал. Перед выпиской из больницы он попросил у меня адрес.