Литературные портреты: В поисках прекрасного - [185]

Но в то же время песчинки, остающиеся в решете после прочтения книги, состоят из чистого золота. Тема типична для Сент-Экзюпери. Старый владыка пустыни, делящийся с нами мудростью и опытом, в прошлом был кочевником. Потом он понял, что только построив крепость человек может обрести мир. Человек нуждается в том, чтобы любить свое жилище, свои владения, свою страну. Куча кирпича и камней – это ничто, в нее не вложена душа зодчего. Цитадель рождается в сердце человека. Он строит ее из воспоминаний и ритуалов. Важно хранить ей верность, «потому что нельзя украсить храм, если каждую минуту начинать строить его заново». Если человек разрушает стены, чтобы обрести свободу, он сам превращается в «рухнувшую крепость». И тогда он начинает бояться, что ничего не значит. «Мои владения – это не бараны, не поля, не дома и не горы, это то, что господствует над ними, и то, что их связывает».

Цитадель и жилище строятся на основе определенных отношений. «Ритуалы занимают во времени такое же место, что и жилище – в пространстве». Было бы хорошо, если бы и само время представляло собой некое сооружение и чтобы человек переходил от праздника к празднику, от годовщины к годовщине, от одного сбора урожая к другому. Уже и Огюст Конт, и Ален говорили о том, что общество не может существовать без праздничных церемоний и торжеств. «Я восстанавливаю иерархию, – говорит владыка пустыни. – Я создаю завтрашнюю справедливость из сегодняшней несправедливости. И таким образом я облагораживаю свои владения». Сент-Экз, как и Валери, воздает должное установленным правилам. Ведь если не соблюдать правила, если забыть о них, человек одичает. «Слабоумный болтун», укоряющий кедр за то, что тот не пальма, хотел бы, чтобы все стало одинаковым, и тем самым создает хаос. «Но жизнь противостоит беспорядку и естественным наклонностям».

Та же строгость в любви. «Я запираю женщину в замужестве и приказываю побивать камнями неверную жену». И конечно, он понимает, что трепещущая женщина, мучительно стремящаяся быть нежной, станет взывать о помощи в ночи. Но она напрасно будет переходить от одного мужчины к другому, ибо ни один из них не сможет удовлетворить ее. Так зачем же оправдывать смену мужей? «Я спасаю лишь ту, которая находит наибольшую радость, ограничивая себя. Я спасаю ту, которая любит не саму любовь, а лишь тот единственный облик, который приняла любовь». И в женском сердце должна быть своя цитадель.

Кто отдает эти распоряжения? Владыка пустыни. А кто управляет владыкой пустыни? Кто велит ему соблюдать правила и чтить узы? «Я упрямо карабкался к богу, чтобы спросить его о смысле вещей. Но на вершине горы я нашел лишь тяжелую глыбу черного гранита, которая и была богом». И он молит бога вразумить его. Но гранитная глыба остается безмолвной. Она и должна быть такой. Бог, которого можно потрогать, уже не бог. «И он не бог, если повинуется молитве. И впервые я понял, что величие молитвы заключается прежде всего в том, что она остается без ответа и что это общение не может быть изуродовано торгом. И что познание молитвы есть познание молчания. И что любовь начинается лишь там, где она уже перестает быть желанным даром. Любовь – это прежде всего упражнение в молитве, а молитва – упражнение в молчании».

И это можно считать последним словом мистического героизма.

IV. Философия

Некоторым хотелось бы, чтобы Сент-Экзюпери оставался романистом, небесным странником, и они говорили: «Почему он обязательно хочет философствовать, если он вовсе не философ?» А мне нравится, когда Сент-Экзюпери философствует.

«Надо думать руками», – писал когда-то Дени де Ружмон[410]. Авиатор думает телом и своей машиной. Самый прекрасный образ, нарисованный Сент-Экзюпери, даже более прекрасный, чем Ривьер, – это человек, для которого мужество настолько естественно, что было бы смешно рассказывать о его подвигах:

«Ошедэ – бывший сержант, недавно произведенный в младшие лейтенанты. Конечно, он не очень образован. Ему никогда не удалось бы объяснить самого себя. Но он хорошо сделан, это завершенная личность. Когда речь идет об Ошедэ, слово „долг“ теряет всякую напыщенность. Каждому хотелось бы исполнять свой долг так, как исполняет его Ошедэ. При Ошедэ я корю себя за все свои мелкие отречения, мою небрежность, мою лень и, самое главное, когда это уместно, за мой скепсис. Это признак не добродетели, а хорошо понятной зависти. Я хотел бы существовать так, как существует Ошедэ. Дерево, крепко стоящее на своих корнях, прекрасно. Постоянство Ошедэ прекрасно. Ошедэ не смог бы разочаровать…»

Мужество не может родиться из хорошо составленной речи, только из предчувствия, которое становится действием. Мужество – это факт. Дерево – это факт. Пейзаж – это тоже факт. Мы можем анализировать эти понятия и разложить их на элементы, но это ни к чему не приведет и лишь ослабит их. Ошедэ не стал добровольцем, потому что… Он просто стал добровольцем.

Дискурсивный ум не вызывает у Сент-Экзюпери ничего, кроме презрения. Он совершенно не верит в идеологии. Он бы с радостью повторил вслед за Аленом: «Я не испытываю почтения ни к одному доказательству». Как в абстрактных словах может содержаться правда о человеке? «Правда – это вовсе не то, что доказывают. Если апельсиновые деревья прорастают мощными корнями и покрываются плодами именно на этом, а не на каком-то другом участке земли, то для апельсиновых деревьев этот участок и будет правдой. Если эти, а не какие-то другие религия, культура, шкала ценностей, форма деятельности благоприятствуют полному развитию человека, раскрывают в нем сильную личность, о которой он и не подозревал, значит именно эта шкала ценностей, эта культура, эта форма деятельности составляют правду человека. Логика? Пусть сама разбирается в том, как объяснить жизнь».