Литературные портреты: В поисках прекрасного - [184]

Можно только поражаться, что нашлись критики, объявившие эту прекрасную книгу «пораженческой». Я не знаю другой книги, которая вселяла бы большую уверенность в будущее Франции:

«Поражение… Победа… (он повторяет слова Ривьера). Я не очень разбираюсь в этих формулах. Одни победы возбуждают, другие принижают. Одни поражения убивают, другие пробуждают к жизни. Жизнь проявляется не в разных состояниях, а в поступках. Единственная победа, в которой я не могу сомневаться, – это победа, таящаяся в силе зерна. Зерно, посаженное в плодородную землю, уже победитель. Однако должно пройти время, чтобы увидеть его триумфальное превращение в пшеницу…»

Французские зерна прорастут. Они прорастали с той самой поры, когда был написан «Военный летчик», и уже подрастает новый урожай. Но Франция, которая страдала и терпеливо ждала новую весну, по-прежнему благодарна Сент-Экзюпери за то, что он никогда не отрекался:

«Поскольку я один из них, я никогда не отрекусь от своих, что бы они ни сделали. Я никогда не буду ругать их перед чужими. Если я смогу, я встану на их сторону, я буду защищать их. Если они заставят меня стыдиться, я спрячу этот стыд в глубине моего сердца и не скажу ни слова. И что бы я ни думал о них, я никогда не стану свидетелем обвинения… Точно так же я не отрекаюсь от поражения, которое часто унижает меня. Я принадлежу Франции. Франция вырастила Ренуаров, Паскалей, Пастеров, Гийоме, Ошей[406]. Она вырастила также и бездарей, политиканов и жуликов. Но мне представляется, что было бы слишком удобно объединяться с одними и отрицать любое родство с другими. Поражение разделяет. Поражение разрушает все, что было сделано. В нем таится смертельная угроза; я не буду способствовать этому разделению, перекладывая ответственность за катастрофу на тех из близких мне людей, кто думает не так, как я. Из этого суда без судей нельзя извлечь никаких уроков. Мы все оказались побежденными…»

Признать за собой, так же как и за другими, ответственность за поражение – это не пораженчество, это справедливость. Советовать французам объединиться, чтобы сделать возможным будущее величие, – это не пораженчество, это патриотизм. В истории французской литературы «Военный летчик», бесспорно, останется такой же значимой книгой, как «Неволя и величие солдата»[407].

Конечно, я не буду пытаться «объяснить» «Маленького принца». Эта детская книга для взрослых полна символов, красота которых состоит в том, что они одновременно и ясны, и непонятны. Главное достоинство произведения искусства в том, что оно значит само по себе, не обращаясь к абстрактным идеям. Собор не нуждается в пояснениях, звездное небо не требует аннотаций. Я верю, что «Маленький принц» – это воплощение Тонио в детстве. Но как «Алиса в Стране чудес» была одновременно и сказкой для маленьких девочек, и сатирой на викторианскую Англию, так и в «Маленьком принце» с его поэтической грустью заключена целая философия. В ней королю повинуются только тогда, когда он приказывает то, что случилось бы само собой; фонарщика уважают за то, что он думает не только о самом себе; над деловым человеком смеются, потому что он уверен, что может «владеть» звездами или цветами; Лис позволяет приручить себя, чтобы различать звук шагов, непохожих на другие. «Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – говорит Лис. – Люди покупают готовые вещи в магазинах. Но поскольку нет таких магазинов, где продавались бы друзья, у людей больше нет друзей». «Маленького принца» написал мудрый и нежный герой, у которого друзья были.

Теперь настало время поговорить о «Цитадели», посмертной книге, для которой Сент-Экз собрал множество заметок, но которую не успел ни сочинить, ни отшлифовать. Поэтому судить о ней трудно. Конечно, автор придавал «Цитадели» большое значение. Это был итог, послание, завещание. Жорж Пелиссье, близкий друг Сент-Экза в Алжире, утверждает, что именно в этом произведении следует искать суть его размышлений; он сообщает нам, что первый отрывок был опубликован под названием «Владыка берберов» и что вначале Сент-Экз хотел назвать это стихотворение в прозе «Каид»[408], но потом вернулся к первоначальному замыслу, «Цитадели». Другой его друг, Леон Верт[409], пишет: «Текст „Цитадели“ – это лишь оболочка. Причем самая поверхностная. Это заметки, наговоренные на диктофон, высказанные замечания, замечания на лету… „Цитадель“ – это импровизация».

Другие высказываются более сдержанно. Люк Эстан, так восхищавшийся Сент-Экзом после «Ночного полета» и «Планеты людей», признается, что ему было трудно читать этот «монотонный речитатив восточного владыки-патриарха». А речитатив растянулся на сотни страниц… Неумолимо струится песок. «Набираешь пригоршню, видишь, как блестят красивые песчинки, но они тут же тонут в этой монотонности, а потом в ней увязает и читатель. Внимание рассеивается; восхищение захлебывается в скуке». Это правда. Опасность кроется в самой природе произведения. Если в наши дни западный человек пытается выдержать интонации Книги Иова, в этом всегда есть что-то искусственное. Евангельские притчи возвышенны, но при этом лаконичны и полны тайны, а «Цитадель» многословна и дидактична. Конечно, существует «Заратустра» и «Слова верующего» Ламенне, конечно, и эта книга построена на философии «Военного летчика», но ей не хватает опоры на конкретные факты.