Лирика и сатира - [19]

Прислала корабль наилучших камней

На построенье собора.

Не будет закончен — на зло воронью

И совам той гнусной породы,

Которой мил церковный мрак

И башенные своды.

И даже такое время придет,

Когда, без особого спора.

Не кончив зданье, соорудят

Конюшню из собора.

«Но если собор под конюшню отдать,

С мощами будет горе.

Куда мы денем святых волхвов,

Лежащих в алтарном притворе?»

Пустое! Ну, время ль возиться теперь

С делами церковного клира!

Святым царям из восточной земли

Найдется другая квартира.

А впрочем, я дам превосходный совет:

Им лучшее место, поверьте,

Те клетки железные, что висят

На башне святого Ламберти.

А если один из троих пропал,—

Невелика утрата;

Повесьте подле восточных царей

Их западного собрата.

Глава 9

Из Кельна в семь сорок пять утра

Я снова пустился в дорогу.

Мы в Гаген прибыли около трех.

Теперь — закусим немного!

Накрыли. Весь старонемецкий стол

Найдется здесь, вероятно.

Сердечный привет тебе, свежий салат,

Как пахнешь ты ароматно!

Каштаны с подливкой в капустных листах,

Я в детстве любил не вас ли?

Здорово, моя родная треска,

Как мудро ты плаваешь в масле!

Кто к чувству способен, тому всегда

Аромат его родины дорог.

Я очень люблю копченую сельдь,

И яйца, и жирный творог!

Как бойко плясала в жиру колбаса!

А эти дрозды-милашки,

Амурчики в муссе, хихикали мне,

Лукавые строя мордашки.

«Здорово, земляк! — щебетали они. —

Ты где же так долго носился?

Уж верно ты в чужой стороне

С чужою птицей водился!»

Стояла гусыня на столе,

Добродушно простая особа.

Быть может, она любила меня,

Когда мы были молоды оба.

Она, подмигнув значительно мне,

Так нежно, так грустно смотрела!

Она обладала красивой душой,

Но у ней было жесткое тело.

Наконец принесли поросенка нам,

Он выглядел очень мило.

Доныне лавровым листом у нас

Венчают свиные рыла!

Глава 10

За Гагеном скоро настала ночь,

И вдруг холодком зловещим

В кишках потянуло. Увы, трактир

Лишь в Унне нам обещан.

Тут шустрая девочка поднесла

Мне пунша в дымящейся чашке.

Глаза были нежны, как лунный свет,

Как шелк — золотые кудряшки.

Лепечущий вестфальский акцент

Я впитывал с наслажденьем.

Забытые образы вызвал пунш,

И я вспоминал с умиленьем

Вас, братья-вестфальцы! Как часто пивал

Я в Геттингене с вами![89]

Как часто кончали мы ночь под столом,

Прижавшись друг к другу сердцами!

Я так сердечно любил всегда

Чудесных, добрых вестфальцев!

Надежный, крепкий и верный народ,

Не врут, не скользят между пальцев.

А как на дуэли держались они,

С какою львиной отвагой!

Каким молодцом был каждый из них

С рапирой в руке иль со шпагой!

И выпить и драться они мастера,

А если протянут губы

Иль руку в знак дружбы, пускают слезу, —

Сентиментальные дубы!

Награди тебя небо, добрый народ,

Твои посевы утроив!

Спаси от войны и от славы тебя,

От подвигов и героев.

Помогай, господь, твоим сыновьям

Сдавать успешно экзамен.

Пошли твоим дочкам добрых мужей

И деток хороших, amen![90]

Глава 18

Минден[91] — грозная крепость. Он

Вооружен до предела.

Но с прусскими крепостями я

Неохотно имею дело.

Мы прибыли в сумерки. По мосту

Карета гремя прокатила.

Зловеще стонали бревна под ней.

Зияли рвы, как могила.

Огромные башни с вышины

Грозили мне сурово.

Ворота с визгом поднялись

И с визгом обрушились снова.

Ах, сердце дрогнуло мое!

Так сердце Одиссея[92],

Когда завалил пещеру циклоп,

Дрожало, холодея.

Капрал, подойдя, учинил нам опрос:

«Как звать и кто мы чином?» —

«Я врач глазной, зовусь Никто[93],

Снимаю бельмо исполинам».

В гостинице стало мне дурно совсем,

Еда комком застревала.

Я лег в постель, но сон бежал,

Давили грудь одеяла.

Над широкой пуховой постелью с боков —

По красной камчатой гардине,

Поблекший золотой балдахин

И грязная кисть посредине.

Проклятая кисть! Она мне всю ночь,

Всю ночь не давала покою.

Она дамокловым мечом[94]

Висела надо мною.

И вдруг, змеей оборотись,

Шипела, сползая со свода:

«Ты в крепость заточен навек,

Отсюда нет исхода!»

«О, если б снова дома быть, —

Цепенея, шептал я с тоскою, —

В Париже, в Faubourg Poissonnière[95],

С возлюбленной женою».

Порою кто-то по лбу моему

Проводил рукою железной,

Как будто цензор вычеркивал мысль,

И мысль обрывалась в бездну.

Жандармы в саванах гробовых,

Как призраки у постели,

Теснились белой страшной толпой,

И где-то цепи гремели.

И призраки повлекли меня

В провал глухими тропами,

И вдруг я к черной отвесной скале

Прикован был цепями.

«Ты здесь, проклятая грязная кисть!»

Я чувствовал, гаснет мой разум.

Когтистый коршун кружил надо мной,

Грозя мне скошенным глазом.

Он дьявольски схож был с прусским орлом.

Он в грудь мне впивался когтями,

Он хищным клювом печень рвал, —

Я стонал, обливался слезами.

Я долго стонал, но крикнул петух —

И бред ночной испарился,

Я в Минодене, в потной постели лежал,

И коршун в кисть превратился.

Я с экстренной почтой выехал прочь

И с легким чувством свободы

Вздохнул на Бюкебургской земле,

На вольном лоне природы.

Глава 21

Полусгоревший город наш[96]

Отстраивают ныне.

Как недостриженный пудель, стоит

Мой Гамбург в тяжком сплине.

Не стало многих улиц в нем.

Напрасно их ищу я.

Где дом, в котором я познал

Запретный плод поцелуя?

Где та печатня, куда я сдавал

«Картины путевые»?[97]

А тот приветливый погребок,

Где устриц вкусил я впервые?

А где же Дрекваль[98], мой Дрекваль где?

Исчез, и следы его стерты.