Генрих Гейне
Атта Тролль
СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ
Раскрыв свой мерцающий белый шатер,
Царь мавров выходит на бранный спор...
Так месяц, мерцая сквозь облачный флер,
Выходит из мглы на широкий простор.
Фердинанд Фрей ли грат.
Мавританский царь
ПРЕДИСЛОВИЕ
"Атта Тролль" появился на свет поздней осенью 1841 года. Отрывки из этой поэмы я тогда же напечатал в "Элеганте Вельт", редактором которого снова стал мой друг Лаубе. Содержание и строй поэмы пришлось подчинить мягкому направлению этого журнала. Я написал сначала только те главы, которые могли быть напечатаны, но и они. претерпели множество изменений. Я рассчитывал закончить свою поэму и вскоре опубликовать ее полностью, но так и остался при этом похвальном намерении. С "Атта Троллем" случилось то же, что со всеми истинными творениями немцев: с Кельнским собором, с богом Шеллинга, с прусской конституцией, -- он не был закончен. В этом незаконченном виде, кое-где подчистив и внешне причесав свою поэму, я отдаю ее на суд публики, подчиняясь отнюдь не внутренним побуждениям.
"Атта Тролль", как я уже сказал, появился на свет поздней осенью 1841 года, когда великий бунт, поднятый против меня разношерстными врагами, еще не совсем отбушевал. То был поистине великий бунт; я никогда не Думал, что Германия производит столько гнилых яблок, сколько их тогда летело в мою голову. Наше отечество -- благословенная страна! Правда, здесь не произстают ни лимоны, ни апельсины, а немощные только с большим трудом пробиваются на немецкой почве, но зато гнилые яблоки она производит в таком удивительном изобилии, что все наши великие поэты слагали об этом песни. Несмотря на бунт, поднятый
в надежде отнять у меня корону и голову, я не потерял ни той, ни другой, и нелепые обвинения, имевшие целью натравить на меня чернь, распались прахом, даже не вынудив меня унизиться до ответа. Время принесло с собой мое оправдание, и уважаемые немецкие правительства -- я с благодарностью должен это признать -- также немало потрудились в мою пользу. Приказы об аресте нетерпеливо поджидают возвращения поэта на каждой станции, начиная от немецкой границы, и ежегодно в святочные дни, когда на елках мерцают уютные свечи эти приказы возобновляются. Такая небезопасность дороги отбивает у меня всякую охоту ехать в Германию, - каждое рождество я праздную на чужбине, и на чужбине, в изгнании, окончу свои дни. А между тем храбрые паладины истины и света, обвиняющие меня в непостоянстве
и раболепстве, уверенно ходят по земле отечества, теперь это откормленные чиновники, или сословные вельможи, или завсегдатаи клуба, они по вечерам патриотически освежаются виноградным соком, этим благородным даром "папаши Рейна", и пахнущими морем шлезвиг-гольштейнскими устрицами.
Я с определенным умыслом рассказал вам, в какой период появился на свет "Атта Тролль". Это было в ту пору, когда процветала так называемая политическая поэзия. Оппозиция, как сказал Руге, продала свою шкуру и стала поэзией. Музам строго приказали прекратить легкомысленное праздношатание и заняться служением отечеству -- в качестве не то маркитанток свободы, не то прачек христианско-германской национальной идеи. В роще немецких бардов заклубился бесплодный и смутный пафос, тот бесполезный туман энтузиазма,
что с полным презрением к смерти низвергается в море банальности и всегда напоминает мне пресловутого американского матроса, который так самозабвенно восхищался генералом Джексоном, что прыгнул однажды с верхушки мачты в море, крикнув при этом: "Я умираю
за генерала Джексона!" Да, мы, немцы, еще не имели флота, но среди нас уже было множество матросов, которые в стихах и в прозе умирали за генерала Джексона. В те времена талант был весьма сомнительным даром, так как он вызывал подозрение в бесхарактерности. Завистливая бездарность после тысячелетних усилий нашла наконец могучее оружие против дерзости гения: она открыла антитезу таланта и характера. Каждый обыватель чувствовал себя польщенным, когда толпе преподносились такие истины: все порядочные люди, как правило, плохие музыканты, зато хорошие музыканты -- это менее всего порядочные люди, а ведь главное в мире не музыка, а порядочность. Пустая голова получила право ссылаться на переполненное сердце, и благонравие стало козырной картой. Я вспоминаю одного писателя тех времен, считавшего своей особой заслугой то, что он не умеет писать. За свой дубовый стиль он получил почетный серебряный кубок.
Клянусь вечными богами! То было время, когда приходилось отстаивать неотъемлемые права духа, и прежде всего в области поэзии. О борьбе за эти права -- об этой главной задаче моей жизни -- я не забыл и в предлагаемой поэме. Как содержание, так и самый тон ее были протестом против плебисцита современных трибунов. И действительно, уже первые напечатанные отрывки из "Атта Тролля" вызвали разлитие желчи у моих героев "постоянства характера", у этих римлян, обвинявших меня не только в литературной, но и в общественной реакции и даже в глумлении над самыми святыми идеями человечества. Что касается эстетической ценности моей поэмы, скажу только одно: тогда, как и теперь, я мало о ней заботился. Я написал эти стихи в причудливом стиле той романтической школы, которой я отдал лучшие годы юности, хотя и кончил тем, что высек моего учителя. Возможно, что в этом отношении моя поэма заслуживает порицания. Но ты лжешь, Брут, ты лжешь, Кассий, и ты, Азиниус, лжешь, утверждая, что моя насмешка направлена против идей, являющихся драгоценным завоеванием человечества, идей, за которые сам я столько боролся и страдал. Нет, именно потому, что эти идеи так величаво, с таким великолепием и ясностью сияют перед взором поэта, на него нападает неудер-Жимый смех, когда он видит, как пошло, неуклюже и грубо воспринимаются эти идеи его ограниченными современниками. И поэт начинает издеваться над медвежьей шкурой, в которую они облеклись. Бывают зеркала настолько кривые, что сам Аполлон отражается в в карикатурном виде и вызывает у нас веселый смех,
