Левый фланг - [59]

На рассвете полковника Строева разбудил штабной шифровальщик. Корпусное начальство поторапливало дивизию с выходом в район сосредоточения, куда еще вчера выехал с оперативной группой генерал Бойченко.

Строев приказал подъем, чтобы успеть к вечеру быть на месте. Всегда вот так: чем ближе к фронту, тем короче привалы. За ночь подморозило. Дорога покрылась глянцевитой наледью, по которой не очень-то разгонишься. В небе посветлело, день обещал быть летным, что уж вовсе ни к чему для такой большой автоколонны на марше.

— Доброе утро, Иван Григорьевич! — громко сказал Лецис, подъехав к штабу на своей неказистой «эмке», которую он упорно не бросал, хотя ему давно предлагали всякие дорогие лимузины.

— Здравствуйте, Ян Августович, — не сразу ответил Строев, занятый своими мыслями. — А что касается утра, то лучше бы мела сейчас русская метелица.

— Ничего, проскочим и под ясным небом. — Лецис с трудом выбрался из тесной машины.

Начальник политотдела был в хорошем настроении, и Строев позавидовал ему. А говорят, что латыши — люди угрюмые. Неправду говорят.

— Почему не заходишь в политотдел? Вчера ждал весь вечер.

— Все некогда, Ян Августович. Обещаю исправиться.

— То-то! Смотри, тезка, могу и не благословить тебя. А как ты без моего благословения станешь жить? Вот майор Зарицкий явился, преклонил колено, как и полагается молодожену.

— Вы все разыгрываете его, Ян Августович.

— Какой, уж тут розыгрыш. Едва начальник политотдела отлучился в госпиталь, как в дивизии все переженились. Непорядок. Смотрите, возьмусь я за молодоженов по-стариковски!

— Молодожен один Зарицкий.

— А ты не дуйся, Иван. У тебя-то я готов быть посаженным отцом, если позовешь, конечно.

— Охотно, как закончится война.

— Я сам женился после гражданской войны, и не молодым уже, лет под тридцать. Немного грустная получилась свадьба, с добавкой пережитого, но зато я ни разу не раскаивался потом.

«Что это он взялся агитировать меня сегодня? — подумал Строев. — И до всего ему есть дело. Хорошо, что вернулся наконец в дивизию. А то без него связи между людьми стали распадаться. Он будто тем и занимается, чтобы люди понимали друг друга лучше. Сказать, что добренький, нельзя. Он вообще терпеть не может никакой слащавости, каждый раз повторяет свое любимое: «Все экстракты горькие». Что же тогда в нем такого, что накрепко связывает разных по характеру людей? Из чего он строит свои мосты между ними? Ну ясно, что из правды. Это его строительный материал, который издавна испытан и на удар и на разрыв».

— О чем задумался, добрый молодец? — Рука Лециса легла на плечо Строева. — Ты, я вижу, плохо слушаешь меня.

— Виноват, исправлюсь. А думаю я о том, что вот вы вернулись и стало вроде бы повеселее.

— Скажи на милость! Так и знал, что думаешь о всякой чепухе.

К ним подкатил, певуче поскрипывая, трехосный штабной автобус горьковского завода.

— Жив курилка! — сказал Ян Августович, окинув его любопытным взглядом. — И кто это окрестил газик  А н т и л о п о й  г н у? Не знаешь? Видно, Некипелов. Да она еще доберется до самых Альп!

Из дома вышел начальник штаба — легок на помине! — и, взяв под козырек, доложил Строеву:

— Все готово к маршу, товарищ полковник.

— Тогда поехали.

— По машина-ам! — звонко скомандовал Некипелов.

Длинная колонна начала вытягиваться на шоссе. Оно вело на северо-запад, где уже черствели под холодным ветром свежие бровки большого внешнего кольца, которое только что намертво замкнулось вокруг столицы Венгрии.

ГЛАВА 16

Майор Зарицкий возвращался с передовой глубокой ночью. От него ни на шаг не отставал Жора Акопян. Места незнакомые, и они шли окольным проселком, чтобы не налететь на какую-нибудь мину, притаившуюся среди лесных кочек. Маленький чернявый старшина все болтал о разных пустяках, но потом и он умолк, поняв, что майор не слушает.

Фронт дремал. Фронт устал от земляных работ, которые продолжались до позднего вечера. Пехота, сменившая донских казаков, по-своему, домовито устраивалась в этом Баконском лесу, на западных склонах гор. А теперь солдаты спали. Бодрствовали только наблюдатели да прислуга дежурных батарей. Тихо на переднем крае. Не то что вчера, когда слитный гул огневых налетов в честь Нового года раскатывался от Дуная до Балатона.

И Баконский бор сладко дремал сегодня. Лишь изредка по верхушкам сосен пробегал восточный ветер, и тогда они, прихваченные молодым ледком, начинали тоненько звенеть над головой, как потревоженные хрустальные подвески. Звон медленно стихал в ночном безмолвии бора, который вспыхивал, переливался елочными огнями, когда отсветы ракет падали с неба на макушки деревьев. Зарицкий приостановился, молча любуясь этим феерическим зрелищем. Он думал сейчас о Вере. Вера сказала утром, что она, кажется, беременна. Кажется! Что значит кажется? Она сказала таким тоном, словно очень провинилась перед ним. Ну, конечно, об этом говорят сначала матери, а на фронте кому скажешь? Он обнял ее, приласкал. И Вера облегченно вздохнула, успокоилась. Чудачка. Как она могла усомниться в нем? Ну было, ну увлекался он девчонками из батальона связи или медсанбата, так все давным-давно прошло. Это Некипелов пустил гулять по штабу злую кличку — майор  Д а н т е с, которую он дал ему из стариковской зависти. Любит давать клички. Скажет будто в шутку, с сахаринной улыбочкой, а слово-то и прилипнет к человеку, как немецкий пластырь, — не отдерешь. Острый на язык. Но не из храбрых. Привык воевать в землянках под тремя накатами. А вернется с войны и начнет, пожалуй, вовсю расписывать свои заслуги, только слушай. Да пошел он к черту, старый хрыч!..