В горах Словакии

Вторые сутки продолжался марш на Прагу. Колеса машин однотонно шипели, точно жареная картошка на сковородке, отсчитывали километры. По сторонам дороги земля, наполненная дождем, набухла, зазеленела, клубясь голубоватым паром под солнечными лучами, побелела, пожелтела, покраснела от цветов, пестревших в садах, на полях и скатах гор. Александр Морозов никогда не видел столько цветов. Казалось, их собрали со всего света и бросили сюда, к дороге, по которой двигался передовой отряд гвардейской дивизии.

Майские цветы, нежные, душистые, с сочными стеблями и лепестками, от аромата которых, точно. от молодого вина, кружилась голова, ворохом лежали на коленях Александра, в кабине, на капоте, на крыльях машины. И с каждым часом их становилось все больше и больше: вдоль дороги толпами стояли люди, что-то кричали, махали руками и бросали букеты.

Вторые сутки командир артиллерийской батареи гвардии капитан Александр Морозов и его товарищи не смыкали глаз. Они знали, что в Праге по призыву Чешского Национального Совета началось восстание, что там идут тяжелые бои с фашистами. Повстанцы захватили радиостанцию, перекрыли выходы из столицы и возвели на улицах баррикады.

На рассвете 7 мая войска маршала Малиновского прорвали вражеский фронт и повели стремительное наступление на Прагу.

Вечером 8 мая передовой отряд вышел к небольшому чехословацкому городу. На Дорожном указателе значилось: до Праги 70 километров.

Командир отряда капитан Журавлев, выслав в город броневик с разведчиками, объявил привал. Солдаты и офицеры сошли с машин и прямо у дороги повалились на траву.

Александр пошел к Журавлеву. Тот стоял, привалившись плечом к большому валуну, курил.

Вечер был тихий. После жаркого дня по земле разлилась мягкая прохлада, темнело небо, темнели и сливались горы. А на западе догорала заря: медленно таяла бледно-лиловая полоска, подернутая рябью мелких облачков.

— Хорошо! — сказал Александр, останавливаясь возле Журавлева. Он снял пилотку и расправил пальцами слежавшиеся волосы. — До чего же хорошо!

Бросив на него беглый взгляд, Журавлев сказал:

— Слушай, Саша, я уверен, что немцы бежали из города, — и, помедлив, добавил: — К американцам торопятся.

— Не убегут, все равно где-нибудь перехватим.

— Не хотелось бы их упускать, но как подумаю, что они без боя не сдадутся, дрожь пробирает. Так не хочется сейчас терять людей. Ты сам-то понимаешь, чувствуешь, что вот-вот кончится война?

— Да, чувствую и понимаю, но боюсь об этом подумать.

Над городом, оставляя за собой белые дымовые дуги, взвились разноцветные ракеты. Повиснув в воздухе, он брызнули сотнями искр и, падая, медленно погасли.

— Фейерверком встречают наших, — улыбнулся Журавлев. Он бросил окурок, вдавил его в землю носком сапога. — Что ж, дело ясное: путь свободен, можно двигаться вперед, — и направился к колонне.

Вернулись разведчики. Сержант доложил Журавлеву, что немцы оставили город, а все население вышло на улицу встречать советские войска.

Дежурный радист позвал Журавлева к радиостанции и, передавая ему трубку, сказал:

— С вами будет говорить Первый.

— Шестой слушает. Так... так... понятно... — И, возвращая радисту трубку, Журавлев сказал: — Генерал приказал войти в город и там ждать дивизию.

— А как же Прага? — раздались голоса.

Журавлев развел руками.

— Приказ слышали? По машинам!

Лязгая гусеницами на асфальте, танки первыми начали спускаться в долину, покачивая длинными стволами пушек. На их броне в полинявших гимнастерках сидели автоматчики. Замыкала колонну батарея Александра Морозова. Он на ходу вскочил на подножку машины и, садясь в кабину, сказал шоферу:

— Жми, Воронин. Это последний город на пути к Праге. Дождемся здесь дивизию и снова вперед.

На улице города передовой отряд попал в тесный людской коридор. Все завертелось, закружилось перед глазами Александра: и искры ракет, рассыпавшиеся в небе, и электрические огни, от которых он отвык за годы войны, и флаги, развевавшиеся на домах, и цветочное море, волнами катившееся над головами людей. Как будто весенняя радуга, впитавшая в себя все яркие краски, повисла над городом, а под ней шумел и бурлил людской поток.

— Ничего не вижу, забросали ветровое стекло цветами, — с беспокойством говорил Воронин, то и дело приподнимаясь на сиденье. — Как бы не задавить кого-нибудь...

Он успокоился, когда перед машиной появился высокий, тонкий старик в старом солдатском мундире чехословацкой армии. В руках он держал трехцветный флаг республики, покачивая им то в одну, то в другую сторону. Мальчишки, подталкивая друг друга, ныряли под флагом, пристраивались к старику и лихо отбивали шаг, но он не обращал на них внимания, шел торжественный, с гордо поднятой головой, крепко сжимая сухими руками древко флага. Вдруг старик взмахнул им, крикнул:

— Руде Армаде — наздар!

— Наздар! — отозвалась толпа.

— Республике — наздар!

— Наздар!

Машина медленно продвигалась по улицам города. Александр ловил протянутые к нему руки, едва успевая пожать их. На центральной площади машина остановилась перед шеренгой нарядно одетых детей. Александр открыл дверку кабины, встал на подножку и оглядел гудящую площадь. «Качать офицера!» — крикнул какой-то молодой человек с черными усиками на худом лице и ухватился руками за ногу Александра, но парня тут же оттеснили в сторону другие, и он потерялся за чужими головами с застывшей улыбкой на тонких губах.