В горах Словакии - [2]

Александра легко подхватили с подножки машины, пружинистым толчком подбросили вверх. Он прижал к голове пилотку, чтобы не потерять ее, на какую-то долю секунды повис в воздухе и упал на упругие руки. А парни подбрасывали его снова и снова.

С крыши ратуши клубящимся снопом ударил прожекторный луч и ослепил Александра. И уже стоя на земле в плотном кольце людей, он долго не мог разглядеть их лица: разноцветные круги расходились перед глазами. Его тормошили, что-то спрашивали, но он только улыбался, поворачиваясь то к одному, то к другому.

Подняв на вытянутой руке поднос с графином и рюмками, к Александру через толпу пробивался юноша в черном костюме, похожий на официанта.

— Пан офицер, выпьем за победу! — сказал он, с открытой улыбкой глядя на Александра, и стал разливать водку в маленькие рюмки.

— Товарищ гвардии капитан, не захлебнитесь, когда будете пить из такой посудины, — весело крикнул с машины командир взвода Иван Исаев.

Солдаты засмеялись, а Александр сказал:

— Не говори под руку.

Он взял рюмку, вторую подал девушке, стоявшей рядом с ним. Она сделала книксен и назвала себя:

— Мария.

Чокнулись и выпили. «По усам текло, а в рот не попало», — подумал Александр, чувствуя, как водка только обожгла язык.

Юноша снова наполнил рюмки.

— Я хочу с вами выпить по-русски, — тряхнув своей красивой головкой, сказала Мария и игриво повела большими смеющимися глазами.

— По-русски так по-русски, — не совсем понимая значение этого тоста, ответил Морозов.

Мария одним глотком осушила рюмку и, изящно взмахнув рукой, разбила ее об асфальт.

— Кто вам сказал, что у нас бьют посуду? — спросил Александр.

— Моя соседка пани Надежда — русская. Она рассказывала, что у вас есть такой обычай.

— И давно она здесь живет?

— С девятнадцатого года. Когда чехи были в России, она вышла замуж за нашего офицера и приехала с ним сюда.

Через час в город вступили передовые подразделения дивизии. Александра разыскал связной и передал приказание командира дивизиона явиться к нему.

Гвардии майор Каграманян сидел в кабине машины и держал на коленях развернутую карту.

— Двое суток гнались за тобой и наконец настигли, — сказал он, подавая руку Александру. — Могу обрадовать: снова поступаешь в мое распоряжение,

— А как передовой отряд?

— Расформировывается. Дивизия остается в городе.

— Что случилось? Почему не идем на Прагу?

— Командование нас не информирует, но, думаю, со временем узнаем. А сейчас получай новую задачу: выводи свою батарею на западную окраину города и поставь вот здесь, у развилки шоссейных дорог. — И Каграманян указал точку на карте.

* * *

У развилки дорог, за посадкой цветущей черешни стояли двухэтажные дома, обнесенные палисадниками. Они глядели на город большими окнами, словно удивляясь, почему их выставили на пустырь.

Вот здесь, прямо перед домами, и поставил свою батарею Александр Морозов, не сомневаясь в том, что это последняя огневая позиция на длинном и трудном пути войны.

Он стоял перед черешней, привалившись спиной к палисаднику, вдыхал аромат белоснежных цветов и слушал, как шумит взволнованный город. Вот и сбылось то, о чем так часто мечтал на фронте. Сколько раз грезился ему счастливый День Победы. Нужно было идти по дорогам войны четыре долгих года, мерзнуть в снегу и окопах, голодать, недосыпать, хоронить хороших парней, чтобы вот так стоять под цветущей черешней, сознавая, что все страшное осталось позади.

Из распахнутых окон первого этажа в палисадник падал матовый свет, путаясь в густых ветвях, в комнатах слышались женские голоса, смех. Потом кто-то несколько раз принимался играть на пианино и бросал. Но вот полилась спокойная мелодия. До войны Александр однажды слышал ее, попытался вспомнить где и когда, но так и не вспомнил, забылся. Мысли унесли его в далекую Сибирь, где родился и рос, где жили мать и сестра. Мать писала ему на фронт письма, полные глубокой любви и беспокойства за его жизнь. Александру вспомнилась темная вьюжная декабрьская ночь сорок первого года, когда он уезжал после окончания пятимесячного сокращенного курса артиллерийского училища в действующую армию. Было ему тогда восемнадцать лет. Прощаясь с ним, мать не плакала, но голос ее дрогнул, и Александр уловил в нем боль и тоску:

— Сашук, возвращайся...

Он сбежал по лестнице вниз, выскочил на улицу, закрыл лицо руками и уткнулся головой в заиндевевшую стену.

Поезд уходил ночью. Александр стоял у раскрытой двери теплушки и глядел сквозь потоки снега на огни удаляющегося города.

— Хорошее предзнаменование — уезжать в бурю или дождь, обязательно вернешься, — сказал кто-то за спиной.

Он поверил тогда этим словам и свою веру пронес через всю войну.

...Прозвучал последний аккорд. Александр очнулся, точно ото сна, и увидел подходившего к нему старшего офицера батареи Виктора Егорова.

— Батарея к бою готова, — доложил он.

— Хорошо. Оставь дежурное орудие, остальным — отдыхать. Освободишься, приходи сюда. — Александр кивнул на окно, откуда только что доносилась музыка. — Надеюсь, хозяева разрешат нам у них переночевать.

Дверь в коридор была открыта. Александр вошел и увидел девушку. Она стояла перед зеркалом и расчесывала длинные светлые волосы, лежавшие овалом на плечах.