Лето радужных надежд - [76]

– Как легко, угу, как легко жить, если у тебя хорошо подвешен язык.

– Ну, прости.

– Пфф. За твой язык?

– За язык… – отец замолчал.

Они оба стояли, руки в карманах, ссутулившись, устав.

– Прости за язык, – повторил отец. – За мое остроумие, которое бежит впереди доброты. За то, что я иногда был бессердечным. За то, что назвал тебя дураком. Это не так ни разу. И прости за то, что я тогда в тебя не поверил.

Степа зажмурился. Отец молчал. Треснула обгоревшая ветка. Гулял-шумел ветер по траве. Где-то в поле насвистывала птица. Все – негромко, чтобы не мешать. Чтоб не заслонять этих слов. Которых он, оказывается, ждал всю жизнь.

Он забрал их, проиграл в голове еще раз. Послушал, как они звучат. И только после этого открыл глаза.

– Заметано, – деловито сказал Степа. – Угу.

– Прощаешь? – вскинул брови отец.

– Угу. Ну все, проехали.

Синий и брутальный, как корыто, трактор «Беларус» прибыл через двадцать минут. Его водитель, молодой парень, с шутками и матерком выволок «девятку» из глины и довез до более-менее приличного участка дороги. Он сказал, что в этом месте постоянно кто-нибудь застревает, хоть ставь табличку со своим телефоном и расценками.

Этот же тракторист объяснил им, как лучше доехать до точки назначения. Гугл и Яндекс показывали маршрут, но, оказывается, прямой путь был им заказан – дорога была совсем разбитой, и после дождя ее одолел бы разве что танк.

– Угу. До развилки, налево, – повторял сам себе Степа, расставшись с трактористом. – Вперед километров семь, как-то так, опять налево и прямо два километра. Угу. Как-то так. Ох… Вперед. На штурм дачи.

Отец откинул до предела свое кресло, улегся в нем и потянулся.

– А знаешь что? – сказал он. – Я передумал ехать на дачу.

– Да ну?!

Степа даже затормозил.

– В самом деле. Не спорю, было заманчиво попасть на дачу деда Альберта. Но где она? В прекрасном далеко. В семисотом году, надцатом мартобря. Осыпана цветочной пыльцой и гнилыми паданками.

– И? – протянул Степа.

– Украшена трухой. Сдобрена нафталином. На зиму заколочена досками.

– М-м… ближе к прозе.

– Не осталось там ничего, Степа! Даже если дом цел – если! – в нем все поменялось с ног на голову за тридцать лет.

«Это до тебя только сейчас дошло?» – подумал Степа, но стоически промолчал.

– А мне и не нужно туда. Все свое ношу с собой, как говорили римляне, – отец постучал пальцем по лбу. – Все мое-дорогое со мной. Короче! Вертаемся.

Когда они выехали снова на Московское шоссе, отец сказал:

– Нет, не в Домск.

Уже темнело, шел восьмой час вечера.

– А куда? – взвыл Степа.

Отец покачал головой:

– Не могу я сейчас в Домск. Где мать. Пока нет. Даже ногой ступать не хочу. М-да… Отвези меня на станцию. Тут рядом, пять километров.

На станции, расположенной в пятнадцати километрах от Домска, не останавливались скорые, а останавливались только пригородные поезда.

– Ничего, доберусь, – поморщился отец.

Степа прикинул: ну да, часов за семь, с пересадками, до Москвы можно было добраться. Следующая электричка приходила через полчаса, и Степа решил подождать вместе с отцом.

Они сели на скамейку посреди продуваемой ветром открытой платформы. Отец, почесав щетину, вынул из кармана айфон и уткнулся в новости. Степа покосился на него и тоже достал телефон. Он коснулся пальцем ярлыка «My best». Ярлык развернулся в папку с пятью его собственными приложениями. Каждое, даже самое первое приложение (ерундовый таймер для тостов) было по-своему любимым. Но разумеется, он открыл «Дзынь-ляля». Сладко-горькая ностальгия…

Через пять минут отец глянул в его экран:

– Это что? А, «бенджамин».

– Какой, какой еще Бенджамин?

– В мои школьные годы это так называлось. Я играл как бог! – заявил отец. – До пяти советских рублей зашибал в «бенджамин», бешеные деньги.

– Извини, извини, конечно, но это называется «пристенок». И мой рекорд был – три тысячи. Три тысячи, на минуточку.

– На пике инфляции, да? На одно эскимо хоть хватало? – сочувственно посмотрел отец.

– И вообще, я тут половину, половину переделал и проапгрейдил! И вообще, ты, ты в курсе, что это моя игра? – возмутился Степа. – Которая в топе ЭппСтор уже три недели, угу, и все прочее?

Отец сунул ему под нос свой телефон. На экранчике желтел ярлык «Дзынь-ляля».

– Я твой лучший игрок. Ас и бог.

Глава 25

– Маа-ам!

Большие карие глаза Яси были полны слез, губы искривились в жалостливую загогулину.

– Мы с тобой скакали целое утро, а потом читали книжки, а потом ты спал-сопел, а потом мы вместе обедали.

Юля не выдержала, опустилась перед Яськой на одно колено и стала целовать своего малыша. Конечно, малыш немедленно вцепился в нее руками и ногами.

– Нет, извини. Маме пора на работу. – Юля поцеловала его в последний раз в мягкие завитки на макушке и с сожалением оторвала от себя.

– Ма-маа! – плакал Яся.

Но Юля быстро пошла к калитке, а Соловья-младшего подхватила на руки няня. Выйдя за забор, Юля присела. Через каких-нибудь полминуты плач Ярослава стих. Юля облегченно выдохнула.

– Проводил маму – теперь можно играть.

И действительно, со двора донесся довольный лепет Яси и голос няни: они играли в ладушки.

Юля пошла в сторону проспекта. Плач Яси был ей бальзамом на сердце. Это был короткий и очень важный сигнал: «Мама, ты нужна мне!» Она с трепетом вспоминала тот единственный раз, когда Яся, провожая ее, еле обернулся. Когда он не протестовал, не расстраивался, а только сказал: «Пока». В тот день, ее последний день в музее, случилось много всего, поэтому значение необычного прощания дошло до нее не сразу. Но затем она спросила себя: «Что, неужели я хочу, чтобы Яся каждый раз провожал меня равнодушным «пока»?»