16 сентября 2008 года. Вторник. Москва. 21:15.
И зачем только она влезла в койку этого Самойлова? Тот с полчаса неуклюже возился в миссионерской позе, прежде чем девушка беспардонно скинула его и начала одеваться.
— Ты чего? — Мужчина растерянно сел в кровати.
— Не хочу больше, — она рывком натянула штаны.
С точки зрения этики шашни с коллегами не приветствовались, и Ливанская вовсе не собиралась путаться с Самойловым из кардиологии. Ей просто хотелось секса, а этот милый лысеющий толстячок подвернулся под руку. Хотя, теперь ей было уже все равно — работать в восемнадцатой городской больнице оставалось всего три недели. Считай, уже «доработать».
Девушка решительно закинула на плечо рюкзак, махнула на прощанье рукой и хлопнула входной дверью, оставив мужчину недоуменно смотреть ей вслед.
Забравшись в машину и поразмыслив пару минут, завела двигатель и направилась к Вере Дмитриевне. Решила: чем снимать другого парня, лучше отвлечься, поработать — подготовиться к завтрашней операции. Был шанс, что ассистировать возьмут.
Подъехав к дому пожилой профессорши, девушка оставила машину во дворе и поднялась на шестой этаж. Но, как только дверь открылась, поняла, что пришла не вовремя. У старушки были гости — квартира оказалась битком набита людьми всех возрастов: от пенсионеров до горланящих детей. Посетительница опешила — она совершенно не намеревалась приходить в разгар семейного торжества.
Сама именинница была нарядна и слегка подшофе. Профессорша жила одиноко, всю жизнь посвятила медицине. Сейчас уже не преподавала, но держала огромную библиотеку, писала научные статьи и охотно помогала молодым хирургам, таким, как Патрисия Ливанская.
— Извините, я не вовремя, — девушка сделала шаг назад, но старушка цепко схватила ее за рукав — она действительно оказалась навеселе. Обычно Вера Дмитриевна была до тошноты чопорна, склонна к долгим нудным расшаркиваниям, не приемлющим панибратства. У нее была горделивая осанка еще советской профессорши, неспешная речь и мудрые глаза старой черепахи. Однако толпа гостей совершенно изменила пожилую женщину, и она превратилась в странно-суетливую хихикающую старушку.
Втянула посетительницу в квартиру и, не терпя возражений, зачастила:
— Милочка, вы же за книгами пришли? Уж извините, у меня гости, — пожилая женщина засмеялась. — Так редко собираемся, почти не вижу их. А тут, — она обвела рукой распахнутые двери в комнаты, — смотрите, сколько понаехало! Не знаю, как справиться! – по счастливым глазам старушки было ясно, что ворчит она для виду — лицо сохраняет.
— Вы уж разберитесь сами. Проходите в библиотеку, берите, что нужно. Я потом отмечу.
У Веры Дмитриевны была весьма неприятная, но очень правильная привычка — отмечать кто, что и когда берет у нее почитать. И впервые на памяти Ливанской старушка не стала делать запись в потрепанной синей тетради, а просто впустила ее в святая святых.
Она прошла в кабинет и захлопнула за собой дверь. Сразу стало тише. Даже в состоянии подпития в библиотеку старушка гостей не впустила. Девушка расслабилась, бросила рюкзак на диван и только в этот момент заметила, что не одна. Обложившись книгами, за письменным столом, сидел парень — пацан-подросток, вероятнее всего, ученик Веры Дмитриевны. Высокий, жилистый. В присутствии мужчины у нее снова возбужденно закипела кровь: после незадачливого свидания нестерпимо хотелось разрядки. Девушка повернулась к стеллажам, но лопатками почувствовала, как он смотрит и оценивает ее взглядом. Вернулось настойчивое ноющее напряжение — ей хотелось секса. Девушка сделала шаг влево, освобождая место возле себя — тот понял и сразу же встал рядом.
Ливанская перебирала тома, парень молчал. Но, будто ненароком глянув вбок, она тут же уткнулась в заинтересованный беззастенчивый взгляд. Это, конечно, не взрослый мужик, но он высокий, наглый, у него сильное поджарое тело и подростковый период гипертрофированной потребности в сексе. Она повернулась и облокотилась о стеллаж:
— Прокатиться хочешь?
Парень кивнул, не задумываясь.
2
17 сентября 2008 года. Среда. Москва. 04:20.
Девушка, задыхаясь, уткнулась в мокрую простыню, чувствуя капли пота и спермы даже на лице. Легкие жгло нехваткой кислорода. Она оперлась на дрожащие от напряжения локти и выдохнула:
— Лет-то тебе сколько?
— Шестнадцать, — парень, раскрасневшийся, со все еще горящими глазами сел, подминая под себя одеяло. Еще не совсем зрелый, с детством он давно распрощался. Даже и не смущался.
Девушка рассмеялась и покачала головой:
— Только не говори, что ты в школе учишься.
Если она хотела поступить правильно, то останавливаться надо было вчера, когда стало понятно, сколько ему лет. Но тогда она была возбуждена, и это даже заводило. Сейчас раскаиваться тоже не имело смысла: секс был классный, горячий. Не столько умелый, сколько жадный.
— Шестьдесят восьмая гимназия. Одиннадцатый «А».
— О господи, — девушка рассмеялась и села, взъерошив мокрые, коротко стриженые волосы. — А что ты у Веры Дмитриевны делал?
— Она меня репетирует. Мне поступать будущим летом — буду на хирурга учиться, — в голосе зазвучал юношеский апломб.
