Саалама, руси - [2]

Ливанская усмехнулась: максимализм. Впрочем, в таком возрасте простительно. Она сама перегорела буквально пару лет назад. А до того тоже просиживала ночи в анатомичке, обложившись талмудами и препаратами[1], фанатично заучивая наизусть страницу за страницей.

Она чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась — по телу прошла привычная теплая волна — и бросила:

— Валяй, спроси. Тебе же неймется.

Парень потянулся, без спросу взял ее сигареты и тоже закурил, сложив ладони лодочкой.

— Ну, считай, что спрашиваю.

— Двадцать пять. Я хирург в восемнадцатой. — Это была не совсем правда — ординатор второго года обучения.

— А у Веры Дмитриевны? — он выпустил из носа вонючий сизый дым.

— Библиотекой пользуюсь. Я не помню, как тебя зовут?

— Андрей. А тебя?

После прозвучавшего слова «хирург» в воздухе что-то ощутимо изменилось, и вместо естественного самодовольства в глазах парня загорелось едва скрываемое уважение. Что, пожалуй, было приятно.

[1] Анатомический препарат (от лат. Ргаераго — приготовляю) — вид наглядных пособий, материалом для изготовления которого служат настоящие ткани, органы и части организма человека и животных.

ЧАСТЬ 1

9 октября 2008 года. Четверг. Москва, Шереметьево 1. 22:40.

Ливанская открыла глаза и выпрямилась в кресле. Оказывается, она успела задремать. Девушка отодвинула шторку иллюминатора. За то время, что она проспала, самолет не тронулся с места, продолжая стоять боком к вывеске аэропорта. Врачи провели в Шереметьево уже больше шести часов: сначала их очень долго оформляли, дотошно проверяя выездные документы, потом они ждали, когда на борт загрузят оборудование — гуманитарную помощь, щедрый дар Российского здравоохранения (по слухам, куда более щедрый на бумаге, чем в действительности).

— Давай знакомиться, — в пустующее соседнее кресло плюхнулся высокий, тощий, как жердь, африканец. Интеллигентный и приятный, с усиками, в очках с тонкой оправой. — Я Муки.

Он бросил на пол битком набитую спортивную сумку и протянул ей ладонь. Девушка ответила на рукопожатие и приветственно кивнула:

— Патрисия, — но тут же запнулась и поправила себя, — Патрисия Ливанская, — совсем уже ни к чему добавила: — Патрисия Яновна. Но можно Рита. Приятели так зовут… — и совсем сбилась, — в институте звали.

Мужчина окинул ее насмешливым взглядом:

— Нервничаешь? Первый срок что ли?

Та сконфуженно кивнула:

— Да. Это так заметно?

— Первый раз все такие серьезные, — Муки беспечно улыбнулся, сверкнув ослепительно-белыми зубами, и откинулся на спинку сиденья. — Как тебя угораздило сюда попасть?

Теперь ей показалось даже странным, что еще неделю назад она работала в своем отделении в привычной, никогда не меняющейся восемнадцатой городской больнице.

— Да-да, войдите.

Девушка, услышав приглашение, распахнула дверь и стремительно вошла в кабинет. Уселась напротив стола, не удосужившись спросить разрешения.

Зав. хирургией восемнадцатой городской больницы, Олег Анатольевич Валеев, сначала окинул ее недовольным взглядом, но почти сразу улыбнулся. С первого дня, когда Ливанская пришла в отделение интерном, он относился к ней благосклонно. Может, ему нравился ее характер, а, может, просто приятно было смотреть на молодую девчонку. Она не то чтобы красивая, зато приметная: сухопарая, с угловатыми мужскими манерами, но в хирургии не так уж много женщин — не на ком глазу остановиться.

Хотя Ливанская не была, что называется, приятным человеком: за три года в больнице у нее почти со всем коллективом появилось тщательно скрываемое, но все же вполне ощутимое, неприятие. Кому не нравился ее тяжелый недевичий взгляд, кому — то и дело прорывающееся упрямство. Да и вообще, она не очень-то умела ладить с людьми.

— Ну и чем обязан? — заведующий посмотрел на девушку поверх очков и несколько удивленно улыбнулся. За эти три года она ни разу не попросила его помощи, улаживая все свои проблемы сама.

Выслушав, Валеев с досадой хлопнул ладонью по столу.

— Что за чушь?! — заведующий негодовал. Он уговаривал, читал нотации, даже голос слегка повысил. Ливанская только едва заметно улыбалась. Как ни странно, такая властная забота Валеева ее не раздражала, а даже немного умиляла, будто брешет старый добрый пес — и сторожить вроде уже нечего, а он все лает, лает. Заведующий был единственным, к кому она испытывала в этой больнице искреннее уважение.

Год в интернатуре, два в ординатуре. Разборы, консилиумы, зачеты. А в ближайшем будущем — хирургическое отделение в больнице где-нибудь на окраине. В Москве не было никаких перспектив. Конечно, последние несколько недель Валеев начал разговоры — мол, «оставлю в штате». Но это его «оставлю в штате» шло в обязательной привязке к «останешься при кафедре». А она никогда не собиралась заниматься научной работой. И аспирантура, и кандидатская были ей ни к чему. Она хотела оперировать, работать у стола, по-настоящему.

Чтобы получить назначение в миссию Красного Креста пришлось пройти по всем кругам бюрократического ада. Если навскидку назвать любой официальный документ, можно не сомневаться — он был в той пачке, которую Ливанская подготовила для поездки. Копии, выписки, справки. В этой кипе бумаг была собрана вся ее жизнь. Несколько месяцев она провела, бегая по инстанциям, делая прививки и направляя запросы в Польшу — там, в Лодзи, остались почти все ее официальные документы.