Лето без каникул - [19]

— Ничего, Игорь, — ободряюще сказал Игнат. — Думается, выйдет из тебя механизатор. И на первый день хочу тебе один секрет поведать. Чтобы стать настоящим трактористом, надо понимать, что значит наша с тобой работа. Вот земля! Под колеса стелется, сзади ремнем оборачивается. А ведь это пашня, поле, пар. И пашем, чтобы жизнь на ней взошла!

«Воспитывает, — думал Игорь, наблюдая за трактором и боясь выскочить из борозды. — Воспитывает! Сознательность повышает!»

Игнат попросил остановить машину, сел на прицеп и махнул Игорю рукой — давай, поезжай. И вот теперь, когда Игорь остался в кабине один, он увидел землю совсем иной. В школе, на учебном поле, он пахал ее производственной практики ради. Земля была лишь участком, на котором он осваивал трактор. Включение, торможение, повороты, развороты. Но такой вот, как сейчас, когда ее надо было пахать, чтобы вырастить на ней хлеб — хлеб для себя, она возникла перед ним, как нечто живое, одаренное мудрым разумом и добрым сердцем. Она — опора всего и кормилица всему, что обитает на ней. И он пашет маленький кусочек этой земли. Под пары. Возвращает ей ее силу, ее плодородие. Он, Игорь Шеломов. Ведь это очень здорово!

Чего только не пережила земля. Она горела, опустошалась, заплывала болотом, покрывалась лесом и вновь воскресала, становилась пашней, лугом. Кажется, все воюет между собой. Лес наступает на пашню, болота затопляют ее окрайки. Но в действительности они помогают друг другу. Лес защищает землю от вихрей, вода песет ей влагу. В этом мудрость земли, и эту мудрость надо постичь.

Может быть, именно потому он часто поглядывал, как позади него ложатся борозды, не вывернул ли где-нибудь подзол, не поставил ли на гребень дерновый пласт. И оттого, что Игнат не останавливал машину, по его одобрительному взгляду, Игорь понимал, что им довольны; он готов был сидеть за рулем и смену, и две, и день, и два, чтобы только не потерять это необыкновенно волнующее чувство пахаря земли. Правда, вспахал он не так уж много. Всего два гектара. Меньше нормы. Наполовину меньше. Но лиха беда начало. Он еще попашет, он еще развернется!

Но что это? Откуда в ровный гул трактора ворвался посторонний побрякивающий стук? Игорь прислушался. Не иначе как ослабла где-то гусеница. Он пригляделся — ну, конечно! И, не выключая мотора, затормозил. Подошел Игнат. На всякий случай Игорь потрогал рукой радиатор, взглянул на сцеп трактора и плуга. Как будто все в порядке.

— Так как, Игнат Романович, будем пахать дальше?

14

Было условлено, что после работы все соберутся в правлении колхоза. Надо же обменяться впечатлениями, поговорить и просто так поглядеть друг на друга: какова колхозная работенка, — это вам не за партой сидеть. Правда, из Малых Пустошей никто не придет. И так к ночи дело, а туда и обратно еще десять километров отмахай. Не ждали и посадских. Оттуда еще дальше. Но большепустошские один за другим подходили к правленческому крыльцу и, судя по веселому настроению ребят, первый день в общем прошел хорошо. К сбору подоспела и Яблочкина.

— Как дела, комсорг?

— Порядок!

— А Кочергин не утопил паром? — спросил Илька Поляков.

— Ждет, когда тебя перевозить будет.

— Слыхали, Юрка сегодня две втулки запорол!

— Это ему не литература!

— Девчонки, а в парниках уже есть огурцы? Пробовали?

— Ребята, кто норму выполнил?

— Это в первый-то день!

В белом халате, прямо с молокопункта, пришла Татьянка. Кабанова, смеясь, сказала:

— Не горюй, ты и без института за доктора сойдешь.

— А ты доктором не будешь, даже если и кончишь институт.

— Не обижайся, Лушенька, — обнял ее за плечи Володька Рюмахин. — Нам мало надо, с нас мало и взыщется. В общем, как говорится, где уж нам уж выйти замуж…

— А это мы посмотрим, кто в девках засидится, — оттолкнула Володьку Кабанова. — Во всяком случае не я.

Яблочкина подозвала Игоря.

— Проверил, почему Богданова не явилась утром?

— Она прямо на работу пошла. На птицеферму.

— Все равно это недисциплинированность. И об этом надо ей сказать. Теперь вот какой вопрос, — продолжала Яблочкина. — Ни в коем случае нельзя допустить распыления сил. Вас Русаков разбросал по всему колхозу. Это недопустимо. Из выпускников надо организовать комсомольскую бригаду. В монолите и пылинка сила, а истолченный гранит — пыль.

Наконец пришли все, кроме Тесова. Но где Данька? Даже начали беспокоиться. Не случилось ли что? Но вот и он явился. Привалился к перилам крыльца и произнес умоляюще:

— Ребята, не могу я больше так.

— Что с тобой? — испуганно спросила Нина Богданова.

— Не спрашивай, никому из вас не пришлось столько пережить. — И опустился на ступеньку.

— Послушай, — перебил его Игорь. — Ты расскажи толком, что случилось?

— Вы слышали, товарищи? Черствое сердце комсорга рвет нежные струны моей души.

— Выкладывай живей.

— Вам что. Вам бы только послушать. — И Тесов громко потянул носом. — Ладно, черт с вами, слушайте, расскажу. Так вот, послал меня Иван Трофимович на ферму возить зеленку. Прихожу я туда и сразу же нашел Емельяна. Он из другой бригады, не наш, большепустошский, раньше не видел его Ну, как лошадь запрягать, я уразумел быстро, и вилами на телегу зеленку бросать — тоже не великая премудрость. Тут надо действовать так: если уж нельзя не работать, то лучше два раза бросить по охапке на воз и без особых усилий, чем один раз и надорваться. Но технология технологией, а у всякой работы есть психология. Вот она меня и подвела. Еще с самого утра, как только пришел я к Емельяну, то обратил внимание на его неразговорчивость. Я у него прошу лошадь, а он махнул мне на конюшню и уехал. Я запряг буланую, а он возвращается с поля. «Где брать зеленку?» — спрашиваю. И опять он мне ни слова, только махнул куда-то в сторону. Ох, черт тебя бери, думаю, не хочешь говорить, отмахиваешься, только от меня не уйдешь. Куда ты, туда и я! Он в поле, я за ним. Он за вилы, и я их в руки. И все молчком. Так съездили мы два раза, а мне уж невмоготу. Рядом с тобой человек, как не наладить взаимоотношения. Во-первых, он обидеться может, во-вторых, скучно. Дай, думаю, развернусь перед ним. Подвязал своего коня к его телеге, сам догоняю Емельяна, протягиваю руку и вдруг вижу — улыбается он мне. Ну, начало есть. И делаю, как в таких случаях полагается, словесный разворот. О жизни. И вижу — мой Емельян слушал, слушал меня и вдруг схватил вожжи, хлестнул свою конягу кнутом — и прыг в телегу. Я едва успел вскочить на свою… А то бы пришлось пешком догонять. Думаю, что за тип такой? То молчит, то улыбается, то вдруг скок и поехал. Нагрузили зеленки. Едем обратно. Он впереди, я сзади. Не торопимся, все шажком, шажком. Скажу вам, нет лучше, чем корм возить. Пока едешь, и подремлешь, и поспишь на возу. Но вы скажите, человек я или автомат по развозке зеленки? Ну вот, сгрузили корм и обратно порожняком. Я к нему в телегу. «Послушай, — говорю, — Емельян, ты слыхал, что скоро ученые будут корма из воздуха делать? Чуешь, чего наука добилась?» И вдруг он как взглянет на меня, что я аж с телеги скатился. Если бы вы видели его глазищи. Может, обидел чем его? Дай, думаю, извинюсь. А он как зарычит на меня — да за вилы. Куда деваться? Я в сторону, он за мной. Еле отбился.