Лето без каникул - [17]

— Родня, только какая?

— Чужая? — переспросил другой рыбак, в соломенной шляпе. — Думаешь, эти выручат? — и он повел плечом в сторону машины. — Не выручат.

— Там видно будет. Только ежели вы родня не чужая, так почему же в такую пору не в поле, а рыбку ловите?

— Мы рабочий класс.

— Да на ногах еще позем у вас.

— Иль нам отдохнуть нельзя?

— Отдыхайте. Ныне в деревне дачников приезжих да местного рабочего класса больше, чем мужиков. Каждый норовит отдохнуть и у колхоза чем-нибудь попользоваться. — И, обращаясь к Ваське Про́центу, спросил: — Ты вчера меня искал?

— Заявление приносил. Обидели вы мою мамашу. Сдворок пятнадцать соток оставили.

— Значит, колхоз обязан?

— Как же!

— А ты матери не обязан? Так почему же колхоз должен ей все тридцать соток дать, а от тебя она не видит и копейки? Еще сам с ее огорода тянешь. Вот как, Василий!

— Ну, раз не хотите откушать, тогда счастливого пути.

— Ловить — не переловить! — ответил Русаков. — Но только удочками. — И, неожиданно для рыбаков, вытащил спрятанный в кустах невод.

— Все-таки рыбка государственная. Ловить — лови, а всю не вылавливай. Придется невод отобрать у вас.

Васька Про́цент рванулся к Русакову, но вовремя и благоразумно учел, что председатель, пожалуй, его сильнее, и крикнул своим дружкам:

— Да что же мы смотрим?

Но рыбаков опередили ребята. Они единым махом спрыгнули на землю и встали между председателем и браконьерами. Мальчишки — мальчишками, а мускулистые, натренированные лыжами, гантелями, боксом. С ними лучше не связываться. А Русаков, передав невод ребятам, повернулся к Про́центу и сказал на прощание:

— Теперь видишь, где тут свои, а где чужие?

12

Всю дорогу от Больших Пустошей и до речной отмели, где едва не произошло столкновение между Русаковым и браконьерами, Игорь даже не вспомнил о том, что его мучило и наполняло тревогой все эти последние дни. И все-таки где-то внутри его продолжало жить чувство какой-то вины перед ребятами. «Не сказал им, почему пошел работать в колхоз? Не сказал. Обманул? Обманул! Они тебя считают инициатором, выбрали вожаком, а какой ты инициатор и вожак?»

Его отвлекла от невеселых мыслей очередная остановка. Теперь покинули машину Рюмахин и Игнашов. Они пошли к ремонтной летучке. Скоро и его очередь. Но нет, у первого трактора Русаков вызвал Тесова. Игорю пришлось спасать Даньку.

— Иван Трофимович, Тесов, когда проходили практику, болел. Нельзя ли его на другую работу?

— Тогда придется возить зеленку, — сказал Русаков. — Ступай на скотный, спроси возчика Емельяна, будешь ему помогать…

Вместо Даньки в помощники тракториста пошел Илька Поляков. И тут вдруг председатель колхоза обнаружил, что в машине остались лишь Игорь и Андрей Кочергин.

— Постойте, ребята, а где же Богданова? Неужели я ее отправил с другими девчатами?

— Она не ездила с нами, — сказал Андрей.

— Дома осталась? И это в первый же день?

— Чуть свет на птицеферму побежала. Сама себе наряд дала.

Русаков что-то пробурчал себе под нос и крикнул шоферу:

— Давай на птицеферму! — Но еще издали он увидел, что во дворе птицефермы творится что-то неладное. У сетки куриного загона, там, где горою высилась яичная тара, на опрокинутом ящике сидел заведующий птицефермой Еремеев, а около, словно наскакивая на него, кружилась Нина Богданова.

Когда Русаков зашел на птичий выгон, Еремеев вскочил с ящика и запричитал умоляюще:

— Пощади, Иван Трофимович! Умучила девка, ей-ей, умучила. Знаешь что говорит? Много кур держим! А как не держать? План-то по яйцу надо выполнять.

— Вот плохие несушки и объедают хороших, — запальчиво ответила Богданова. — И хорошие становятся плохими. У нас в школе плохих кур не держали.

— Слыхал, Иван Трофимович? — снова запричитал Еремеев. — Сколько лет работал — и все было хорошо. А тут, на тебе, какая-то девчонка учит. Ну что ж, раз так, то прощайте.

— Постой, Еремей Еремеевич. Богданова тебе в помощь.

— Нет, увольте! — категорически отказался Еремеев. — Она меня за одночасье умучила, а ежели так каждый день будет, то что ж от меня останется — кожа да кости.

— Пусть будет по-твоему. Ты сам по себе, а она сама по себе. Твое дело куры, а ее — цыплята. Под твоим контролем, конечно.

— Разве что так.

— Вот и хорошо, — поспешил сказать Русаков. — А теперь, Нина, пройдем в цыплятник, есть разговор. — И, отойдя от Еремеева, рассмеялся: — Ну и напугала ты его.

— Иван Трофимович, так я же правильно говорю.

— Значит, много кур у нас? И те, что мало несутся, объедают несушек?

— Конечно. Пока несушки в гнезде, дармоедки у кормушек.

Цыплятник ничем не отличался от обычного сарая, с отгороженным сеткой выгоном. Когда они вошли туда, цыплята вдруг умолкли и в наступившей тишине с любопытством и удивлением рассматривали неожиданных пришельцев. Казалось, они спрашивали: а кто это пожаловал в неурочное время, когда кормежка кончилась и людям тут делать нечего? Потом тишину сорвало многоголосое «ко-ко-ко», что, наверное, означало: да стоит ли на пришельцев обращать внимание — постоят, постоят и уйдут. Нина Богданова улыбнулась чему-то своему и едва заметно покачала головой. Но Русаков все же заметил это и спросил: