Лето без каникул - [20]

— Да что он, сумасшедший, твой Емельян?

— Может, глухонемой? Они злые.

— Как же он тебя слышал?

— А может, он немой, да не глухой.

— Скажешь! Раз немой, то и глухой.

— Они, глухие, по губам понимают…

— Так ты, Данька, его просто умучил своей болтов ней. Вот он и бросился на тебя с вилами.

Крыльцо заходило от топота ног и хохота. А Данька, стараясь перекричать всеобщий шум, поднял руку.

— Нет, так жить я больше не могу! Я требую иной судьбы.

В ответ неслось:

— Отставить! Приговорить за болтовню!

— Товарищи, прошу помиловать.

— К Емельяну на исправление.

— Товарищи, я осознал, честное слово, осознал…

И вдруг Тесов умолк, перегнулся через перила и, показывая рукой на дорогу, произнес среди неожиданно наступившей тишины:

— Он сюда идет. Тот самый глухонемой.

Емельян остановился, прикованный любопытными взглядами. Смущенно снял кепку и вдруг произнес, словно выстрелил в тишине:

— Могу я Таню видеть… Орешину.

Он хотел что-то еще сказать, но хохот заглушил его голос. Колыхался беззвучно от смеха Рюмахин, грохотал басовито Игорь, девчонки буквально визжали. Даже Яблочкина, которая считала, что серьезность никогда в ущерб не бывает, даже она улыбалась.

Только Данька Тесов стоял обескураженный. Наконец, он не выдержал и бросился к Емельяну:

— Так ты притворялся?

— В роль входил. Понимаешь, мы ставим в клубе пьесу «Чекисты», и я там должен играть глухонемого.

Татьяна подбежала к Емельяну.

— И здорово, наверно, вошли в роль. Молодчина!

Емельян был взволнован.

— Вы Таня Орешина? Я из Загорья…

— А зачем я вам нужна?

— Мне Игнат Романович сказал — вы рисуете. Может, посмотрите наши декорации. Я их привез в ваш клуб.

Татьянка хотела пойти с Емельяном в клуб, но ее остановила Яблочкина:

— Ребята, нам надо посоветоваться, как дальше работать. Разобщенно, как сегодня, или в едином коллективе? Как в школе, классе, интернате. Давайте подумаем, что делать? Может быть, стоит поставить вопрос перед Иваном Трофимовичем?

— Какой вопрос?

— Нужно создать комсомольскую бригаду. Все вместе, коллектив, одна бригада.

— Действуйте, Вера Викентьевна!

— Поддержим!

— Да и почему бы Русакову быть против? Значит, договорились!

Игорь оглянулся. В дверях стоял Русаков. Председатель колхоза, конечно, все слышал. Тем лучше. Пусть скажет свое мнение.

Русаков спустился с крыльца.

— Не помешал? Нет? Тогда пусть ребята идут домой — ведь они с работы, не ужинали и, наверное, еще в клуб пойдут. Но вот вас, Вера Викентьевна, и тебя, Игорь, попрошу на минуту зайти ко мне.

В правлении Русаков сказал:

— Прежде чем ставить вопрос о бригаде, Вера Викентьевна, я бы на вашем месте сначала поговорил с председателем колхоза.

— Мы что-то нарушили, вторглись в ваши права? — Яблочкина хотела отшутиться.

— Вторгайтесь, нарушайте, но чтобы с пользой для дела, да и для авторитета комсомола.

— Иван Трофимович, об авторитете комсомола мы как-нибудь сами позаботимся, — уже серьезно сказала Яблочкина. — К тому же почему мы не можем высказать свое мнение, особенно если оно имеет прямое отношение к молодежи?

— Все это так, — задумчиво произнес Русаков. — Все это так, — повторил он. — Но ведь колхоз не матрешка.

— Матрешка?

— Вот именно. Раскройте одну, в ней другая. Есть большепустошская бригада, так вы предполагаете внутри создать другую?

— Ваша позиция по меньшей мере странная, Иван Трофимович.

— А по-моему, так весьма ясная, — спокойно возразил Русаков. — Но сначала решим вопрос о бригаде. Насчет матрешки — я это сказал сравнения ради, а дело-то гораздо сложнее, Вера Викентьевна. Прежде всего — где должна быть эта бригада? В Больших Пустошах? А как быть с теми, кто живет в Малых Пустошах, в Посаде? Десять километров туда и обратно. Значит, надо создать общежитие, столовую, держать уборщицу, повариху. Ну хорошо, пойдем на все расходы. Но смотрите, что дальше получается. Бригада — это севооборот, это фермы, амбары, конюшни, трактора. Хватит ребят на все это хозяйство? Зато каждый из них очень нужен на своем месте. А потом учтите, что у ребят и дома дела: надо матери помочь, младших уму-разуму учить.

Игорь был согласен с Русаковым. Одна канитель с этой комсомольской бригадой получится. И в то же время он видел по лицу Яблочкиной, что все доводы Ивана Трофимовича отскакивают от нее, как дождевые капли от пересохшей земли. Она слушала его с тем равнодушным вниманием, за которым скрывалось снисходительное отношение человека и видящего дальше, и понимающего лучше, и уверенного, что бы там ни говорил собеседник, в своем превосходстве. И, видимо, это почувствовал Русаков, а потому сгреб со стола какие-то бумаги и сказал, словно не желая больше разговаривать о бригаде:

— Так вот, мне бригада не нужна, и ее не будет.

— А нас райком партии рассудит.

— Не надейтесь.

— Понимаю — демократия, невмешательство.

— Вы живете представлениями, которые уже вчера изжили себя.

— А вы живете представлениями, которые изживут себя завтра. Да, да, завтра, Иван Трофимович. Пора кончать с разгильдяйством, нельзя потрафлять всякой разноголосице, индивидуализму и черт знает чему; что заносит в головы молодежи неведомо откуда дующий ветер. Вот вы тут толковали и о столовой, и про общежитие, севооборот и все прочее притянули, а самое важное ускользнуло от вас. Как вы полагаете, Иван Трофимович, все ребята вот так же охотно остались в деревне, как Игорь Шеломов? Не будьте наивным человеком. Надо держать всех в одном коллективе. И чтобы все на глазах были. Иначе завтра из восемнадцати человек мы кое-кого недосчитаемся.