Лёнькин букварь - [4]

— А, вот он, попался, оголец!

В руках у него была маленькая рыбка. Я тронул её, сказал:

— Пап, она ещё маленькая — отпусти её.

— Ну, эта уже не маленькая. Голец больше и не вырастает.

— И её такую едят! — удивился я.

— Такую. Она сладкая: в чистой воде живёт.

— А как ты её поймал?

— Под камнем её взял. Голец с пескарём любят под камешки прятаться, где их ни щука, никакая другая рыба не достанет.

Мы вышли на мост. Отец положил мне руку на плечо, сказал:

— Посмотри повнимательней на речку, на берега, на водопад да послушай, как шумит водица, о чём речи ведёт.

— Пап, а там в домах живут? — спросил я, насмотревшись на речку с берегами.

— То не дома. Там были мельницы. В этих зданиях жернова крутились, мололи зерно. Помнишь, я тебя на мельницу брал в Большое Тёплое, там мы мололи рожь?

— А, помню, помню. Там дядя белый был.

— Дядя-мельник. Тут тоже дяди белые были, мололи для людей зерно. Слушай, как речка-то шумит! Сколько сказок, сколько былей рассказывает да песен поёт!

— Речка рассказывает и поёт? — спросил я. — Да ты что, пап?

— А ты послушай, послушай.

Речка только шумела, но ни о чём не рассказывала и песен не пела. Я решил, что отец шутит надо мной. Речка-то не живая. Как она может петь, да ещё сказки рассказывать?

От речки мы поехали дальше, поднялись в гору и въехали в посёлок, где уже пели петухи. А речного шума не слышалось.

— Мам, а это какие петухи поют? — спросил я.

— Да уж не первые и не вторые. Через Щеглы проезжали— первые заголосили. Утро вон идёт.

Над ровными полями стоял редкий туман. Слева над низиной он лежал белым большим валом. Там протекала Зуша. В посевах пересвистывались перепела, близко подходившие к дороге, в отдалении кричали коростели. Дорога шла накатанная, пыльная. Телега катилась мягко, без стука. Справа потянулись белые, выстроенные в ровный порядок, одинаковые хатки. Я не успел спросить у отца, какая это деревня.

— Вот и Хохлы, — сказал он. — Опрятный посёлок они себе построили. Недавно приехали, а садочки уже поднялись.

— У города живут. Еще бы им не быть опрятными, — сказала мать.

— Пап, а откуда они приехали? — спросил я.

— С Украины переселились. Видать, тесно им там было жить, земли не хватало, вот они и перебрались в наши края.

За рекой над туманом заблестела церковь, освещённая ещё не видимым из-за горизонта солнцем, но скоро показалось и оно, большое, заспанное. И разом всё засветилось, засверкало. Лошадь сама побежала под изволок к последней подгородней деревне Подберёзову. За Подберёзовом потянулось большое поле с огуречными, морковными грядками, росли помидоры и подсолнухи. Сверкала роса. Пели вокруг птицы. От города донёсся долгий гудок.

— Слышишь? — спросил отец. — Паровоз пришёл. Если московский, то, глядишь, подвозить кого придётся.

Я сидел ошеломлённый видом, звуками, ожиданием неведомого, придавленный тяжёлой отцовской свитой. Солнце сразу стало пригревать, я начал выбираться к его теплу, встал на колени.

Мы подъехали к высокой отвесной каменной преграде. Лошадь свернула влево. Колёса застучали и запрыгали по камням. Меня охватило холодом и сыростью. Оторвав взгляд от неприступной каменной громады, я снова увидел реку, поднимавшую белый пар.

— Ещё речка! — воскликнул я, вертя головой.

— Это уже река, — сказал отец. — Зуша-матушка. А рыба-то как бьётся?

— Пап, а это стенка?

— Это не стенка — Караулова гора.

Здесь вдоль каменного отвеса тянулись узкие тропки. Мать пошла пешком по самой натоптанной. Наша дорога то заходила в реку, шелестела в колёсах вода и хрустели под железными ободьями камешки, то снова выходила на тряский каменистый берег. Во многих местах тропинки и дорогу перерезали ручейки. Из горы били родники. Вода стремительно неслась по жёлтым камешкам в речку. У родника отец остановил лошадь, заставил её ещё попить речной воды, напился сам из большого родника, над которым лежала чёрная дубовая доска.

Отец лёг на камни и пил.

— Кружка есть, — сказала мать, — что так-то пить?

— Так вкуснее, — ответил отец, обтирая рукой губы. — Сын, ты попьёшь?

— Ага, — согласился я и слез с телеги.

Камни были холодные и колючие. Я прокрался к роднику, по-отцовски лёг и погрузил губы в воду.

— Смотри, не много пей — простудишься, — предупредила мать.

У меня поскользнулась на гальке рука, и я всем лицом до ушей окунулся в ледяную воду. Я быстро вскочил на ноги, чихнул и стал обтираться подолом рубахи.

— Будь здоров! — рассмеялся отец. — И попил, и умылся. Разом два дела сделал. Чистым по городу поедешь.

Лошадь вытянула телегу на городскую улицу к деревянным резным домикам с пышными вишнями над заборами, и мы поехали по городу к базару.

БАЗАР

На базаре было много подвод. Ещё далеко от того места, где отец остановил лошадь и распряг её, нас встретили мужики-цыгане и спросили, что хозяин везёт продавать. Отец ответил им. Они назвали цену овце. Один цыган погнался за подводой, покупая овцу, но отец отвечал ему довольно вежливо, что продаст её, но прежде узнает, по какой цене будут на базаре овцы. Цыган был чёрный с красными белками глаз, очень страшный. Но я не раз видал цыган, проезжавших через нашу Каменку, и не боялся его.