— А, вот он, попался, оголец!
В руках у него была маленькая рыбка. Я тронул её, сказал:
— Пап, она ещё маленькая — отпусти её.
— Ну, эта уже не маленькая. Голец больше и не вырастает.
— И её такую едят! — удивился я.
— Такую. Она сладкая: в чистой воде живёт.
— А как ты её поймал?
— Под камнем её взял. Голец с пескарём любят под камешки прятаться, где их ни щука, никакая другая рыба не достанет.
Мы вышли на мост. Отец положил мне руку на плечо, сказал:
— Посмотри повнимательней на речку, на берега, на водопад да послушай, как шумит водица, о чём речи ведёт.
— Пап, а там в домах живут? — спросил я, насмотревшись на речку с берегами.
— То не дома. Там были мельницы. В этих зданиях жернова крутились, мололи зерно. Помнишь, я тебя на мельницу брал в Большое Тёплое, там мы мололи рожь?
— А, помню, помню. Там дядя белый был.
— Дядя-мельник. Тут тоже дяди белые были, мололи для людей зерно. Слушай, как речка-то шумит! Сколько сказок, сколько былей рассказывает да песен поёт!
— Речка рассказывает и поёт? — спросил я. — Да ты что, пап?
— А ты послушай, послушай.
Речка только шумела, но ни о чём не рассказывала и песен не пела. Я решил, что отец шутит надо мной. Речка-то не живая. Как она может петь, да ещё сказки рассказывать?
От речки мы поехали дальше, поднялись в гору и въехали в посёлок, где уже пели петухи. А речного шума не слышалось.
— Мам, а это какие петухи поют? — спросил я.
— Да уж не первые и не вторые. Через Щеглы проезжали— первые заголосили. Утро вон идёт.
Над ровными полями стоял редкий туман. Слева над низиной он лежал белым большим валом. Там протекала Зуша. В посевах пересвистывались перепела, близко подходившие к дороге, в отдалении кричали коростели. Дорога шла накатанная, пыльная. Телега катилась мягко, без стука. Справа потянулись белые, выстроенные в ровный порядок, одинаковые хатки. Я не успел спросить у отца, какая это деревня.
— Вот и Хохлы, — сказал он. — Опрятный посёлок они себе построили. Недавно приехали, а садочки уже поднялись.
— У города живут. Еще бы им не быть опрятными, — сказала мать.
— Пап, а откуда они приехали? — спросил я.
— С Украины переселились. Видать, тесно им там было жить, земли не хватало, вот они и перебрались в наши края.
За рекой над туманом заблестела церковь, освещённая ещё не видимым из-за горизонта солнцем, но скоро показалось и оно, большое, заспанное. И разом всё засветилось, засверкало. Лошадь сама побежала под изволок к последней подгородней деревне Подберёзову. За Подберёзовом потянулось большое поле с огуречными, морковными грядками, росли помидоры и подсолнухи. Сверкала роса. Пели вокруг птицы. От города донёсся долгий гудок.
— Слышишь? — спросил отец. — Паровоз пришёл. Если московский, то, глядишь, подвозить кого придётся.
Я сидел ошеломлённый видом, звуками, ожиданием неведомого, придавленный тяжёлой отцовской свитой. Солнце сразу стало пригревать, я начал выбираться к его теплу, встал на колени.
Мы подъехали к высокой отвесной каменной преграде. Лошадь свернула влево. Колёса застучали и запрыгали по камням. Меня охватило холодом и сыростью. Оторвав взгляд от неприступной каменной громады, я снова увидел реку, поднимавшую белый пар.
— Ещё речка! — воскликнул я, вертя головой.
— Это уже река, — сказал отец. — Зуша-матушка. А рыба-то как бьётся?
— Пап, а это стенка?
— Это не стенка — Караулова гора.
Здесь вдоль каменного отвеса тянулись узкие тропки. Мать пошла пешком по самой натоптанной. Наша дорога то заходила в реку, шелестела в колёсах вода и хрустели под железными ободьями камешки, то снова выходила на тряский каменистый берег. Во многих местах тропинки и дорогу перерезали ручейки. Из горы били родники. Вода стремительно неслась по жёлтым камешкам в речку. У родника отец остановил лошадь, заставил её ещё попить речной воды, напился сам из большого родника, над которым лежала чёрная дубовая доска.
Отец лёг на камни и пил.
— Кружка есть, — сказала мать, — что так-то пить?
— Так вкуснее, — ответил отец, обтирая рукой губы. — Сын, ты попьёшь?
— Ага, — согласился я и слез с телеги.
Камни были холодные и колючие. Я прокрался к роднику, по-отцовски лёг и погрузил губы в воду.
— Смотри, не много пей — простудишься, — предупредила мать.
У меня поскользнулась на гальке рука, и я всем лицом до ушей окунулся в ледяную воду. Я быстро вскочил на ноги, чихнул и стал обтираться подолом рубахи.
— Будь здоров! — рассмеялся отец. — И попил, и умылся. Разом два дела сделал. Чистым по городу поедешь.
Лошадь вытянула телегу на городскую улицу к деревянным резным домикам с пышными вишнями над заборами, и мы поехали по городу к базару.
