Лёнькин букварь - [3]

— Тебе читал, а я запоминал. И, когда сам маленьким был, слышал от проезжих купцов-коробейников. Бывало, едет дедушка с возком разного товара и приговаривает на свой лад, созывает покупателей.

— Пап, а они такие были, как сейчас купцы, какие тряпки собирают, свистульки привозят? — спросил я.

— Такие же старикашки полезное дело делали. Народ, летом особенно, когда от работы в город не вырваться, много в чём нуждается, такой дедушка-скупщик и подвезёт нужный товар.

— Пап, а почему ты не стал скупщиком? — спросил я.

— У меня грамоты мало, — ответил отец.

— А почему ты не учился?

— Бедность не пускала. А ещё потому, что близко школы не было. В царское время только богатым можно было учиться. Богатых куда угодно могли отвезти на учёбу.

— Пап, а теперь всех можно возить куда угодно? — спросил я.

— Нет, не всех. Тех, кто хорошо учится, не лодырничает, тех только можно направлять учиться дальше.

— Мишку нашего можно направлять?

— Поглядим ещё, как он семилетку закончит.

— За Мишкой не станется, — сказала мать, — а вот как ты у нас с этим делом справишься?

— Я тоже хорошо буду учиться.

За разговорами мы въехали в новую деревню, где дорога была в колдобинах с грязью и в ухабах.

— Пап, какая это деревня? — спросил я.

— Костомарово. А дальше пойдут: Гладкое, Поганец, Жилино, Щеглы, Крыцино, Новикова Мельница, Хохлы, Подберёзово — и город.

— Ой, это мы так скоро приедем? — обрадовался я.

— Погоди «скоро», — сказала мать. — До города не раз ноги отсидишь. Считать — не ехать.

Гладкое было в километре от Костомарова. Потом предстояло проехать прогал в семь километров. Я улёгся и стал смотреть на звёзды. Стучали тележные колёса, будто рассказывали о чём-то. И мне казалось, что я плыву между звёзд, что звёзды не в небе, а на пруду. Так я и не видел Поганца и других деревень, всё заслонил от меня сладкий дорожный сон.

Проснулся я от испуга, вскочил, чуть не свалившись с телеги. Хорошо, что мать придержала меня.

— Сыночек, ты чего испугался-то? Это же речка, — сказала она.

Голос матери был радостный, сразу прогнал от меня испуг. Она смотрела весело вокруг, говорила:

— То-то ж красива реченька! Сколько воды-то она проносит! Вот где жизнь-то людям привольна! Да как месяц-то радостно на водицу светит! И погодка нам хорошая выпала, знать, и всё будет хорошо, задастся, как думалось.

— Базар большой должен быть, — сказал отец. — Только надо не продешевить свой товар.

Я держался за верёвку, прихватывавшую овцу и сено, ещё как будто дремал. Мне казалось, что телегу нашу несёт по речке. С берега в воду съехала чья-то подвода, поравнялась с нашей, и громкий мужской голос прогремел над водой:

— Тпр-ру. Горюха. Пей речную, пей прохладную! Здоровы были! Издалека?

— Каменские, — ответил отец.

— Соседи. Мы понаринские…

Лишь теперь я проснулся и увидел речку. Лошадь стояла в воде, пила. Вода шумела в тележных колёсах, под мостом справа и за мостом на водопаде. Речка вся сверкала от луны и звёзд. Мне казалось, что это кишит серебристая речная рыба. Лошадь долго и охотно пила. Поднимет голову, оглянется назад и снова опускает губы к воде.

— Пей, пей, — говорит отец. — Речная водица сладкая.

Я смотрю во все глаза на речку: каменные стены на берегах у водопада, мост низкий, островок посередине речки, над речкой слева сад. Я обмер от невиданного зрелища. Вот она какая — речка-то! Если раскопать родник с дом, то получится речка, а от маленьких ключиков не наберёшь столько воды. Лошадь напилась, тронула телегу и потащила её по подводным камням.

— Мы не утопнем? — спросил я.

— Тут брод, — сказал отец. — На броду только чудаки тонут.

— А мы не чудаки?

— Пока не числимся, — ответил отец.

Лошадь вытянула телегу на берег. Отец свернул её с дороги, остановил. От речки дорога поднималась в гору. Отец сказал:

— Ну, минутка есть на отдых. Можно ноги помыть в речке.

— Я не буду, — сказал я. — Вода холодная.

Отец с матерью пошли к речке. Он снял свои тапки, вошёл в воду и воскликнул:

— Ах и вода! Ну, что тебе парное молоко! Вот благодать-то — кто у речки живёт…

Я знал, что такое «парное молоко». Это тёплая-претёплая вода. В такой воде лягушки головастиков из икры выводят. Я соскочил с телеги и бросился к речке. Камешками кололо подошвы, но я не обращал на это внимания. Задрав на бегу штанины, я влетел в воду и ахнул. Вода, как мне показалось, была ледяная. Я попятился к берегу, заныл:

— Обманул зачем-то. Вода ключевая.

Отец сбросил рубаху, ответил:

— Да ты что выдумываешь? Это тебе показалось.

Он стал руками окатывать водой голову, спину, грудь, ахая от удовольствия. Мать вымыла ноги, лицо, сходила к телеге за цибаркой, зачерпнула воды и понесла овце. Я снова вошёл в воду — и теперь она не показалась мне холодной. Только неприятно было ступать по острым и скользким камням.

— Пап, а тут рыба есть? — спросил я.

— Речка без рыбы не бывает. У нас в пруду и то карась водится, а тут разная плавает.

— А её поймать можно?

— Попробуем сейчас.

Отец опустил в воду до локтей руки и стал водить ими под водой. Я решил, что он расставил пальцы и ловит ими рыбу. Опустил тоже под воду руки. Вода стала сносить их.

Я стал мечтать, что на такой воде можно бы построить из кострики, твёрдых стеблей конопли, большую мельницу, не то, что мы в нашей Каменке строили весной на ручейках. Отец вдруг обрадованно произнёс: