Лёнькин букварь

Однажды летом меня взяли в город на базар. В обед отец сказал, что председатель даёт подводу, вечером надо выехать, чтобы за ночь по прохладце доехать до места, отбазарничать и днём обернуться назад. А под вечер отец подогнал к дому подводу, направил оглобли, заменил в осях чеки, смазал пахучим дёгтем колёса, взял верёвочный пехтерь, косу, сказал мне с братом ехать с ним за травой — и мы поехали к лесу.

Деревня уже притихла. На небо выбралась полная яркая луна, засветила дорогу с придорожьем, выгон, пруд и поля, заблестела в окнах и на железных крышах. Мишка взял у отца вожжи и стал править лошадью. Я лёг на спину и принялся считать в небе звёзды.

— Пап, вы с матерью поедете? — спросил брат.

— С ней и Лёньку возьмём, — ответил отец.

Я приподнялся на локте, не веря услышанному. Отец мой любил надо мной подшучивать, мне и теперь подумалось, что он шутит.

— Пап, кто поедет? — спросил я.

— Наверное, тебя возьмём. Матери захотелось показать тебя людям на базаре. Может быть, покупатель найдётся. Я не соглашался, а она своё: возьмём, и баста.

— Лучше меня взяли бы, — сказал брат.

— Тебя в другой раз возьмём, — ответил отец. — В Новосиль или в Чернь к празднику поедем. А сейчас будешь дома хозяйничать.

— Правда, дома надо хозяйничать, — подтвердил я.

Мишка сел мне на ногу в отместку за мой совет. Я пнул его второй ногой, отодвинулся от него, но всё же получил щипок. Я поджал ноги. Перед поездкой в город нельзя показывать строптивый характер. Можно испортить настроение отцу, а потом будешь казниться, когда он не возьмёт тебя в город.

— А что всё мне хозяйничать? — сказал Мишка. — Он только гоняет по деревне…

— Ты старший, — перебил отец. — И ты этим должен гордиться. Он тоже скоро отбегается. Пойдёт в школу — не побегает.

Я обрадовался, что Мишка не перебил мне дорогу в город, отодвинулся в задок телеги чтобы брат не смог разозлить меня.

Телячий луг был в тумане. Мы, словно на корабле, поплыли по туману, будто по морю. Я представил: хорошо было бы нырнуть в туман, проплыть в нём до леса, встать во весь рост, высунуть голову из тумана и сказать: «А я уже тут! * Как бы они удивились, что я оказался раньше их у леса.

За Телячьим лугом у леса было меньше тумана. Он белел лишь над протокой, словно речка. Я рассматривал звёзды, их стало так много, так густо насыпано по небу, что считать можно было наугад: «Десять. Тридцать. Сто. Пятьсот. Тысяча. Миллион».

— Пап, знаешь, сколько звёзд на небе? — сказал я. — Миллион. Я сосчитал.

— Не может быть, — сказал отец. — Я насчитал миллиард и три звезды.

— А я насчитал триллион биллионов, — сказал Мишка.

— Вы не считали. Вы разговаривали, а я считал. Трибиллион не бывает, — возразил я брату.

— Бывает. Ты не знаешь ещё.

Я не любил, когда мне говорили, что я «не знаю ещё». Но в спор вступать не пришлось. Над нами повисла большая птица. Я увидел её сверкнувшие глаза.

— Пап, сова, — сказал я.

Сова комом бросилась к земле. На миг присела за телегой на дорогу и, взлетев, направилась к полю.

— Что она, пап? — спросил я.

— Мыша схватила, — ответил брат. — Совятам понесла.

— Я не у тебя спрашиваю, — ответил я.

— А он тебе верно ответил, — сказал отец. — Что нос вверх задираешь перед братом?

— Я не задираю, — ответил я. — Пап, а как сова видит мышей ночью?

— Такие у неё глаза.

— О, пап, опять она!

Я снова увидал над нами сову.

— Это другая, — сказал отец. — Они напеременках работают.

— А почему она мышей на дороге ловит?

— Вечером мыши выбегают на дорогу греться, а то и зёрнышко какое подобрать. Совушка их здесь и высматривает.

— А зёрен ещё нет, не молотили.

— Прошлогодние могут быть. Забилось зёрнышко с прошлого лета в трещинку в телеге, а тут тряхнуло — оно и выпало. Мышь на зерно, а сова на мышь.

— Сова за нас? — спросил я.

— За нас, — ответил отец.

— А звёзды за нас?

— За нас.

— А туман тоже за нас?

— Туман не за нас. И за нас. Когда от него цветы гибнут в саду — не за нас, а если в сухую погоду из него тучи собираются, дождик бывает — за нас.

— Пап, а лошади за нас?

— Ну! Вот ещё что вздумал спрашивать. Про лошадь! Да кто бы сейчас тебя в телеге вёз, если бы лошадь была не за нас?

— А она сама бы ехала, — сказал я. — Машины сами катаются.

— То машины, а это телега.

— Пап, а кто самый-самый, кто не за нас?

— Самый-самый — голод.

— А какой он?

— Он чёрный, из длинных, тонких костей, ростом до самого неба.

— Ас ним воевать можно?

— Можно, — ответил отец. — Трудом с ним воюют. Главное, победить его помощников: лень, сон, безделье, глупость — и победишь голод.

… За Глухой вершинкой отец остановил лошадь, взял косу и выкосил полянку у леса. Мишка взял из телеги пехтерь, большой верёвочный мешок, сплетённый как авоська, отнёс отцу. Я держал вожжи. Лошадь кормилась сочной травой. Она скусывала с таким хрустом траву, что мне немножко захотелось чего-нибудь поесть. Телега поворачивалась. Я тянул то левую, то правую вожжу, выправляя колёса, боясь, что лошадь вывалит меня из телеги в холодную росистую траву. Мне очень не хотелось мочить росой босые ноги. И я радовался, что отец оставил меня смотреть за лошадью, не позвал на помощь.