Легенда, утопия, быль в ранней американской истории - [47]

.)

7. Ни один из сервентов не должен быть передан другому хозяину больше, чем на год, — ни при жизни его хозяина, ни после смерти этого хозяина исполнителями его воли — без решения магистрата или разрешения двух ассистентов…

8. Если хозяин выбьет глаз или зуб своему сервенту, мужчине или женщине, или каким-либо другим образом искалечит его, он должен, если это не результат чистой случайности, отпустить сервента на свободу и компенсировать ему увечье каким-либо образом по решению суда. (Искалеченный случайно оставался сервентом и не получал никакой компенсации! — Л. С.)

9. Каждый сервент, который служил верно и добросовестно своему хозяину семь лет, не должен быть отпущен безо всего; если же он не проявил верности, добросовестности и усердия на своей службе — при хорошем обращении с ним хозяина, он не будет отпущен на свободу, пока власти не сочтут, что он выполнил свои обязательства».^{75}

Действенность статей, защищавших сервентов и работников, сводилась зачастую к нулю. Ни сервенты, ни работники не участвовали в рассмотрении дел в качестве равноправной стороны, а тем более в качестве представителей власти. Интересы же магистрата, члены которого имели сервентов и нанимали работников, совпадали, как правило, с интересами других хозяев.

19 октября 1630 г. магистрат созвал собрание. Губернатор и ассистенты, как видно, боялись, что покинувшие поселение и вернувшиеся на родину могли сообщить о несоблюдении магистратом хартии. Тем не менее магистрат не собирался отступать далеко: на собрание созвали только влиятельных и состоятельных колонистов и провели на нем решение, по которому функции общего собрания ограничивались избранием членов магистрата. Ассистенты же получили право, как гласило решение, «избирать из своего числа губернатора и его заместителя, которые совместно с ассистентами должны издавать законы, а также избирать специальных лиц для их осуществления».^{76} Таким образом, хотя состав магистрата теперь зависел от воли собрания, власть его осталась нерушимой. Как показало время, состав ассистентов определялся чаще всего мнением губернатора и его помощника.

Отстояв свои позиции в области административной, члены магистрата приступили к искоренению в колонии духовной крамолы. Этим занимался еще первый руководитель приехавших в Америку пуритан, упоминавшийся Джон Эндикотт. Он выслал из колонии братьев Браунов, приверженных официальной церкви, сделал почти невозможным пребывание в Массачусетсе англиканина Джона Мортона, поселившегося там еще до появления пуритан. Когда в колонии обосновался Уинтроп и члены его экспедиции, положение Мортона стало нестерпимым. Кончилось тем, что он был обвинен в многочисленных преступлениях, его имущество было конфисковано, дом был сожжен, а сам он, как и Брауны, выслан в Англию. Это произошло в декабре 1630 г., но через два месяца магистрат столкнулся с новой крамолой и более опасной.

5 февраля 1631 г. на корабле «Лайон» в колонию прибыл священник Роджер Уильямс. Его встретили очень радушно. Священников в Массачусетсе недоставало. К тому же один из них — Фрэнсис Брайт — покинул ее навсегда вместе с другими недовольными, а Джон Вильсон собрался покинуть ее на время. Приблизительно через месяц после прибытия Уильямса в Бостон местная конгрегация, по совету Вильсона, решила избрать его своим проповедником[67]. Это являлось выражением высшей степени уважения и доверия. Вопреки ожиданиям Роджер Уильямс отклонил предложение. Более того, он отказался вообще вступать в бостонскую церковь и заявил, что пуритане Массачусетса недостаточно определенно порвали с официальной церковью метрополии и первоочередная задача — завершить разрыв, заявив о нем публично.

Это был сепаратизм! Мало того, Уильямс обвинил магистрат в узурпации права наказания за проступки, обозначенные в первых четырех заповедях: идолопоклонство, богохульство, несоблюдение субботы, клятвопреступление[68]. Таким образом, священник, сознательно отказываясь от материальных благ, связанных с местом проповедника, смело выступил против политики поддержания религиозного единообразия и церковной дисциплины административными мерами светской власти.

Как ни было велико возмущение Уинтропа, еще не уехавшего Вильсона и других руководителей колонии, они, отвлекаемые заботами по организации жизни поселений, стесняемые авторитетом Уильямса, не прибегли сразу к быстрым решительным действиям против объявившегося бунтаря. Священник благополучно перебрался в Сейлем, где главенствовал Эндикотт. Его и там пригласили занять место проповедника. Как записал в своем «Журнале» Уинтроп,^{77} «на заседании, проходившем в Бостоне (в связи с информацией, полученной губернатором о приглашении жителями Сейлема мр. Уильямса на пост проповедника. — Л. С.), было написано письмо мр. Эндикотту, в котором… присутствовавшие на заседании выражали удивление лицемерием сейлемцев, собравшихся избрать Уильямса, не посоветовавшись с членами магистрата, и надежду на то, что те воздержатся от избрания, как бы этого им ни хотелось, — до того, как этот вопрос будет обсужден».

Уже поздно. Уильямса избрали. Вмешиваться в дела «независимой» церкви магистрат воздержался. В Сейлеме Уильямс завоевал уважение и любовь большинства прихожан. Но в Бостоне ему не простили нанесенного удара. Сейлемский священник, испытывая давление со стороны магистрата, вынужден был покинуть свою паству. Он нашел убежище в Новом Плимуте.