Ледолом - [258]
— Этот парень… Как ево? Ризанов? Готов. Сдаю иво лейтенанту. Пушшай разрабатывают.
У меня эти слова вызвали недоумение. К чему я готов? Что они собираются у меня «разрабатывать»… Что за «разработка»? Это напутствие явно ко мне относится.
Что они со мной намереваются делать? Смутная тревога овладела мною, но мне тут же удалось успокоить себя: я же невиновный, чего опасаться?
Насколько же я был наивен тогда!
>1967–2007 Годы
«Не бей, сука, сапогой в морду!»[539]
— Следователя ещё нет, загони ево в бокс, камеры сё равно занятныя, — высказал своё соображение цыганистый сыщик, видя, как я уселся на скамье напротив дежурного, который рассматривал мой документ — удостоверение, выданное двадцать пятого февраля сего года. Но звучали его слова как приказ.
Значит, подумал я, мои предчувствия не обманули меня — сейчас начнётся бокс. Зачем? Я и так обо всём расскажу, если спросят о «банкете». А о нём не могут не поинтересоваться.
Галифе постоянно приходилось поддерживать то правой, то левой рукой, поэтому чувствовал себя униженным и растерянным. Как на речке, когда, подкравшись сзади, с тебя неожиданно сдёргивали трусы. Существовала такая у пацанов игра. Забава. Обычно я такого «оскорбления» шутнику не спускал, и начилась драка.
— Давай, — согласился дежурный, — ключи у Федюнина (если я правильно запомнил фамилию).
— Встать! Чево расселся, как дурак на имининах? — это уже обратился цыганистый сыщик. — Шагай вперёд, в калидор! — приказал мне он, повернувшись вправо и заорал: — Федюнин! Ключи от бокса.
— Ещё и ругается, — подумал я. Но милиция — не берег Миасса, пришлось смолчать.
У меня отлегло от сердца: бокс, вероятно, какое-то подсобное помещение — меня не хотят поместить в общую камеру, чтобы, догадался, не допустить общения с Серёгой, Витькой и Кимкой. Возможно, и мамашу Рыжего прихватили. А то и отца Кимки. Но название помещения — «бокс» — какое-то подозрительное. Несколько знакомых свободских пацанов когда-то рассказывали мне, что их «метелили»[540] в «мелодии»,[541] когда те попадали в седьмое отделение за различные проступки. Может, выдумывали, предположил я тогда, чтобы «сгоношить»[542] себе «авторитет».[543] А вдруг правду говорили. Алька Каримов даже утверждал, что ему, помнится, чуть ли не в боксе лёгкие отбили, после чего он долго кровью харкал. Но он не признался ни в чём, и его отпустили.
Знал я и другое: очень многие пацаны ненавидят милицию. И среди взрослых такие настроения не редки. А когда что-нибудь стрясётся, бегут сломя голову в неё жаловаться и разбираться, умоляют начальника Батуло защитить.
Вспомнил я этого начальника (или дежурного?) седьмого отделения, седого, усталого человека, который наставлял меня много лет тому назад, кажется в сорок третьем. Из-за драки с базарной торговкой-мошенницей. Нормальный мужик! Правда, суровый. Да это и понятно. Ведь милиционеры ловят всяких воров, бандитов и всех, кто нарушает советские законы. Нас защищают. Людей. Простых граждан.
Но почему меня сюда притащили? Да ещё так оскорбили. За что? Про себя-то я знал, что, наверное, ел краденую халву. Уверен. Подсупонил нам Серёга «удовольствие». Вот за что. Значит, и я виноват. Ведь как не хотел идти на этот «банкет»! Но всё-таки пошёл! И вот — результат. А может, меня сюда притащили совсем не за халву? Какая-нибудь ошибка. Тётя Таня могла наябедничать, что из поджига шмалял. Но ничего, Батуло разберётся, он человек справедливый. Хотя и милиционер. Если ещё начальником работает.
— Заходи! Быстрея! И не шуметь! Дежурнава не вызывать! Когда нада — сами вызовем. За нарушения — накажем. Отдохнёшь малость, — насмешливо распорядился мой конвоир. В интонации голоса его слышалась насмешка. Или издёвка.
Я шагнул за порог помещения, которое хозяева узилища называли боксом. Обитая железом, сплошным листом, дверь с грохотом и скрежетом затворилась за мной — это на замки и задвижки её запирал мой «ангел-хранитель», вспомнил я с горечью слова бабки Герасимихи. Удаляющиеся по коридору к выходу шаги подкованных сапог. Ти-ши-на! Огляделся в полутьме. Над дверью в углублении размером четверть на четверть, забранном мелкой решёткой, тускнела лампочка в двадцать пять свечей. Двери, стены и даже потолок обиты листовым железом, густо продырявленным чем-то вроде тонкого стального пробойника или гвоздя-стопятидесятки и спаяны между собой. В двери, на уровне глаз, воронкообразное углубление, защищённое поверх стекла с наружной стороны стеклом и завешенное металлическим «пятаком». При желании сотрудник мог отвести его в сторону и, убедившись в наличии стекла (чтобы глаз не выткнули пальцем), заглянуть в бокс, представлявший из себя ящик метра два в высоту, три шага в длину и ширину. Пол, я удивился, тоже закрыт металлическим листом, но гладким, даже отполированным сотнями, а может, тысячами подошв.
Рассказы второго издания сборника, как и подготовленного к изданию первого тома трилогии «Ледолом», объединены одним центральным персонажем и хронологически продолжают повествование о его жизни, на сей раз — в тюрьме и концлагерях, куда он ввергнут по воле рабовладельческого социалистического режима. Автор правдиво и откровенно, без лакировки и подрумянки действительности блатной романтикой, повествует о трудных, порой мучительных, почти невыносимых условиях существования в неволе, о борьбе за выживание и возвращение, как ему думалось, к нормальной свободной жизни, о важности сохранения в себе положительных человеческих качеств, по сути — о воспитании характера.Второй том рассказов продолжает тему предшествующего — о скитаниях автора по советским концлагерям, о становлении и возмужании его характера, об опасностях и трудностях подневольного существования и сопротивлении персонажа силам зла и несправедливости, о его стремлении вновь обрести свободу.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.