Сызмальства во мне всегда звучали музыка или песни, хотя я не обладал (и не обладаю) ни голосом ни слухом.
Наедине с самим собой какая-то мелодия возникает вдруг внутри и не прекращается, пока не заменю её другой.
Каждый рассказ двух сборников я решил предварить текстом песни, не обязательно мною любимой, — именно их распевали свободские пацаны, эти «романецы» были услышаны в тюрьмах и концлагерях, они служили своеобразной аурой, вибрировали во мне, являясь частью, составной самого жизневосприятия.
Наиболее запомнившейся на долгие годы была эта:
Двадцать второе июня
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
Кончилось мирное время.
Нам расставаться пора.
Я уезжаю и обещаю
Верным Вам быть навсегда.
И ты смотри,
Чувством моим не шути.
Выйди, подруга, к поезду друга,
Друга на фронт проводи.
Дрогнут колёса вагона,
Поезд помчится стрелой.
Ты мне — с перрона, я — с эшелона
Грустно помашем рукой.
Пройдут года.
Снова увижу тебя.
Ты улыбнёшься, к сердцу прижмёшься,
Вновь поцелуешь меня.
1936–1938 годы с эпизодами последующих лет, вплоть до середины 1980-х годов
Он обнаружился совсем рядом — на лужайке в нескольких шагах от коммунального дома по улице Свободы, двадцать два «а», где проживало в однокомнатной квартире, почти в центре Челябинска, наше семейство.
Когда я вдруг (тогда многие события происходили вдруг) по-настоящему разглядел его, изумление моё было столь велико, что я побежал к маме, которую недавно привезли вместе с малюткой братиком из роддома на телеге в коробе из под угля.
Она, как всегда очень занятая домашними хлопотами, отмахнулась от меня, а я восторженно воскликнул:
— Там, в ямке, живая вода! Она шевелится!
Усталая мама не поняла меня.
— Вода, Юра, не может быть живой, не выдумывай. Живая и мёртвая вода — из сказки.
Я обрадовался ещё пуще и тотчас бросился к явившемуся из сказки невероятному — с живой водой! — источнику.
Растянувшись на животе в густой прохладной траве, я приблизил лицо к лунке величиной с блюдце, наполненной такой прозрачной водой, что её почти не было видно. Зато различалась по цвету каждая песчинка: белёсая, серая, вишнёвая, чёрная с искрой… Они плавно отрывались от дна, поднимались, кувыркаясь, и опускались, чтобы вновь взлететь.
Движения их завораживали своей загадочностью и беспрерывностью. Откуда пучится вода, и к тому же такая холодная в жаркий день? Что за трубочка там, под землёй? Тогда главным для меня являлось, что, как и почему устроено всё окружающее: растения, камни, скрытое под ними — любой предмет.
Нетерпение узнать, как всегда, было велико, и в начале робко, а после и шустрее, я стал вычерпывать из лунки ладошкой песок и размокшую землю. Вскоре на дне осталось немного жидкой грязи, что меня разочаровало. Скользкая воронка в земле уже не прельщала. И никакой трубки не обнаружилось. Я был удивлён. Такой, но очень большой колодец я видел в городе Кунгуре, где мы жили до переезда в этот дом и где меня постоянно просили не совать голову в страшное бездонное сооружение, куда я мог упасть и утонуть.
![В долине смертной тени [Эпидемия]](/storage/book-covers/20/20b59336dc28de47dc7a206b6ad9ee6ea45788bb.jpg)