Кукурузный мёд - [8]

Он чувствовал себя Гераклом, которому подложили сорок девственниц.

Только сегодня, знал Санду, он круче Геракла. Да и возлюбленных у него побольше…

Расстегиваясь, Санду полез на свое царское ложе…

* * *

…уже подъезжая по нужному адресу в Москве, Санду – который не встретил пока ни одного педераста или хипстера, – притормозил на светофоре. На лице его блуждала улыбка. И, хоть был Санду обессилен, улыбка эта его не покидала.

Ведь он превзошел Геракла и справился СО ВСЕМИ своими подопечными.

И все они оправдали ожидания Санду. Это была феерическая поездка-оргия. Единственное, что было слегка непривычно – тыквы внутри были как будто… суховаты. Но Санду относил это за счет чересчур теплого лета.

Загорелся желтый свет светофора… Тут к кабине метнулась какая-то тень. Мужик в костюме, с усиками и, почему-то, блестящим котлом в руках, настойчиво стучал в боковое стекло. Гадая, пидарас это или хипстер, Санду включил аварийку и стекло приспустил.

– Мужик, мужичок, коечстососинка, – сказал мужчина, нервно поправляя галстук-бабочку.

– Что вы иметь спросить? – сказал Санду на ломанном русском.

– Слышь, козлодорастина, ты мля везешь на ха свежачок? – сказал мужчина.

– Свежачок в ресторан Ники, – сказал он.

– Какой Ник? – сказал Санду.

– Ну, Белоник, – сказал мужчина нервно.

– Какой Белоник? – сказал Санду.

– Ты че мне мозги паришь? – сказал мужчина и ударил костяшками по котлу.

– Ваша сломать котел, – сказал Санду.

– Это казан, ты, утырок, – сказал мужчина.

– Ваша сломать казантыутырок, – сказал Санду.

– Значит так, чо везешь, мне мля скидывай там, – сказал мужчина, и махнул рукой в сторону двора.

– Вез в один ресторан, вези в другой, плачу пля вдвое, – сказал мужчина.

– Моя не понять, что ваш иметь в виду, – сказал Санду озадаченно.

– Я тебя сейчас поимею и ты сразу овца поймешь что моя иметь в виду козлодорас ты! – сказал мужчина.

Педераст, понял Санду. Сказал:

– Ой, сверху угроза быть! – сказал он.

Мужчина задрал голову вверх, и Санду изо всех сил ударил его монтировкой по лбу. Треснула кость, брызнула кровь. Мужчина упал на асфальт, дрыгнул два раза ногой и затих, прошептав напоследок»… шаурма… бастурма… восток петруха дело млядь сироп в горной деревушке варя перчик фотосесси… пидара… в жо… ф-ххх».

Хоть мужчина и затих, Санду на всякий случай переехал его два раза.

И только потом отправился в пункт назначения.

* * *

…там, в ресторане, – где играла живая музыка, кушали люди во фраках, и бегал на сцене какой-то светловолосый толстенький педераст с криками «я натуральный блондин на всю страну такой один», – Санду ждала красивая, ухоженная женщина в беретике и, почему-то, с фотоаппаратом. Она проводила его на кухню, и велела челяди разгружать фуру.

– Белоника, она же Ника, она же Вероника, – сказала она и протянула Санду руку.

– Какой смешной, – сказала она, глядя, как Санду пытается пожать руку, протянутую на уровне рта.

– Целуй, глупыш, – сказала она снисходительно.

– Да нет, по-братски, как в щеку, – сказала она, когда Санду и впрямь попытался поцеловать руку по-настоящему, с языком.

– Да нет, не в щеку, – сказала она, хлестким ударом остановив Санду, полезшего целоваться в щеку.

– Да ты что, молдаван что ли, любезный?! – сказала она.

– Как ваша догадаться?! – сказал Санду.

Дама покачала головой, и села за, почему-то, стеклянный столик. Постучала легонько по тыкве из тех, что привез Санду. С лукавой улыбкой глянула на вырезанный кружочек, который Санду заткнул обратно.

– Это… чтобы товар попробо… и наилучший привезти… – сказал Санду, краснея.

– Еще бы, иначе-то ведь не нафаршируешь, – сказала дама задумчиво.

Тюкнула по тыкве легонечко, и та вдруг развалилась напополам. Чудны дела твои Господи, подумал Санду. Посреди тыквы лежали три аккуратных пакетика с белым порошком.

– Это она в пути высохла? – сказал Санду.

– А-ха-ха, – рассмеялась дама.

– Смешно, – сказала она.

– А ты, любезный, не такой молдаван, каким кажешься, – сказала она.

Разорвала пакетики, и глубоко вдохнула пыль, поднявшуюся над столом. Рассмеялась еще раз.

– Эх, малыш, малыш, – сказала она.

– Бургундия, Нормандия, Гасконь или Прованс, – сказала она.

– И в ваших жилах тоже есть огонь, – сказала она.

– Но умнице фортуне ей Богу не до масла, – сказала она.

– Если то достали из холодильника замороженным и бросили на сковороду с холодными яйцами, – сказала она.

– А их ведь, миляга, греть надо чтобы омлет блядь получился стоящим– сказала она.

– Пучок там шалфея, петрушки, кинзы, киндза-дзы, и если раньше на колготках стрелка была, их ведь хер выкинешь, – сказала она.

– А нынче что ни тыква то блядь порошок, и все радостнее и радостнее жить простому народу, – сказала она.

– Вот, прямо скажем, мне всегда хотелось знать, откуда на Сицилии такие мм-м-м-м травы… травы вешние, нездешние… – сказала она, грустнея на глазах.

Достала откуда-то упаковку трав – душисто запахло лугами, видимо, сицилийскими, подумал Санду, – и свернула себе папиросу. Закурила. Потом, почему-то, снова высохшей тыквы понюхала. Сфотографировала Санду. Хихикнула. Глянула, как помощники складывают в углу тыквы.

– Тыквы тыквы, а дороже блядь чем ананас, – сказала она.