— А что такое? — спросил папа. — Ври дальше.
— Нет, честно. Ему позвонили из больницы, что у него родилось сразу два ребенка, и он помчался их разглядывать. Как твоя установка?
— В прежнем состоянии, — сказал он.
— Плюньте вы на нее и делайте другую, — сказал я.
Он вздохнул.
— Что ты понимаешь в экономике? — сказал он. — Ты еще нуль в экономике.
Он стучал пальцем себе по носу — он всегда так делает, когда нервничает, — пальцем стучит или чем-нибудь еще, что есть в руке.
— Что же ты не идешь обедать? — спросил я. — Останешься голодный.
Он стал крутить мою пуговицу. Явно нервничал.
— Видишь ли, — сказал он. — Я жду одного человека.
Во-во! Именно. Я сразу догадался, что он кого-то ждет.
Мне-то, положим, было плевать, кого он там ждет, ужасно неприятно только было, что ему неловко, не охота встречаться при мне.
— Я пошел, — сказал я.
— Да-да, иди. Всего наилучшего, — сказал он. — Не очень долго болтайся.
Я пошел дальше по Невскому. Противно, конечно, но мне вдруг здорово захотелось узнать, кого же именно он ждет.
Я увидел слева от себя большой стеклянный прозрачный ларек с газетами и журналами и быстро встал за него. Отсюда я хорошо видел папу. Он стоял ко мне спиной и глядел в другую сторону. Вдруг он замахал руками и быстро пошел, и я увидел, что навстречу ему, тоже быстро, идет женщина и тоже машет рукой. Они поцеловались, он взял ее под руку и повел в ту сторону, откуда она пришла.
Тут же со мной случилось невероятное. Не знаю, почему я крикнул именно это дурацкое слово. Я крикнул: «Берегись!» — и вскочил в автобус, остановка как раз была напротив ларька.
Окна были открыты, и я прямо весь вылез из окна, чтобы не пропустить их в толпе. Я догнал их как раз у перекрестка, и мой автобус и другие тоже, и они — папа и эта женщина — остановились, потому что перед нами горел красный свет и шли машины. Я еще больше высунулся из окна и тут же свалился обратно в автобус.
Честное слово, это была мама!
С ним была мама.
Я ужасно напугался, что они меня увидят, — они стояли совсем рядом.
— Я очень рад, — услышал я папин голос, — что ты пришла со мной пообедать. Я соскучился.
— Я тоже, — сказала она. Оба они засмеялись и быстренько поцеловались.
Терпеть не могу, когда при мне лижутся! Но я все равно улыбался и, отодвинувшись от окна и скосив глаза, смотрел на них.
Мама сказала:
— Меня очень беспокоит Митя.
— А что такое? — спросил папа.
— Он один...
Дальше я не расслышал, мой автобус уже тронулся, я, обернувшись, поглядел на них — оба они переходили улицу наискосок в сторону кафе под красно-белой полосатой тряпкой.
«Надо бы ее не беспокоить, — подумал я, — маму».
9
Назавтра я вспомнил эту дурацкую историю с папой. Вспомнить было очень легко, запросто, потому что я тоже сидел у открытого окна, а то, что это был троллейбус, а не автобус, не имело значения.
Весь мой класс сидел в троллейбусе и классный руководитель Евгения Максимовна тоже, ребята шумели, а Кудя — Кудинов сидел рядом со мной и молчал, и это меня особенно пугало: вдруг он сейчас выкинет какой-нибудь номер, а Евгения Максимовна подумает на меня. Мы ехали на День здоровья.
Я был не в своей тарелке. Ну, не так, как каждый день, а совсем по-другому, потому что утром вот что произошло.
Евгения Максимовна вошла в класс и сказала, что сегодня у нас действительно День здоровья, но что каждый класс проведет его на свой лад, поэтому давайте выберем, что будем делать именно мы.
Все стали ужасно орать, каждый лез со своим предложением, кто кричал про стадион, кто — про Неву, кто — про кино, и все друг на друга цыкали, потому что каждому нравилось его предложение, а другие — не нравились, и тогда — не знаю, что на меня нашло! — я вдруг встал и громко сказал:
— Поехали на залив!
Все замолчали. Наверное, от удивления. Не ожидали от меня ничего подобного. Кто-то крикнул:
— Поехали за желудями!
Но никто не обратил на это внимания.
Евгения Максимовна сказала:
— Как на залив? Это куда?
— На Финский залив. Ну, на море, что ли.
— А там что? Что там привлекательного?
Я стоял, сбитый с толку.
— Не знаю, — сказал я. — Там вода, песок. Вообще — море. Солнце.
Все вдруг закричали, что хотят на залив, на залив — и никуда больше. Евгения Максимовна согласилась.
Сначала я ужасно обрадовался, что всем понравилось именно мое предложение, но никто не обращал на меня никакого внимания, никто со мной не заговаривал, и я подумал, что зря я их везу на это, мое место. Все будут орать там и носиться, и когда я в другой раз приеду туда один, я только и буду думать о том, как они здесь орали и носились, и ни о чем другом. Испортил место. Нет, вообще мне не было жалко, что на залив, пусть едут, но можно было обо всем с самого начала догадаться и ехать на залив не именно в это место, а в какое-нибудь другое. Но я тогда же, в классе, ляпнул, как быстрее добраться, и даже назвал номер троллейбуса, — теперь поздно было говорить про другое место, все уже сидели в троллейбусе.
Рыбкина не сидела, а стояла ко мне спиной в самом начале троллейбуса, у кабины водителя, и ни разу не обернулась. Я не понимал, за что она на меня злится, а я на нее уже и не злился — не виновата же она, в конце концов, что все и так знают о том, что я боднул директора школы в живот.
