Кто там ходит так тихо в траве - [6]
Он вдруг стал что-то громко насвистывать, глядя мимо меня, и потом сказал:
— Ну, привет. Я пошел, — сказал он.
— Привет, — сказал я.
— Забегай поболтать.
— Я тут скоро по горло занят буду, — сказал я, краснея. Я опять старался не смотреть на него, когда закрывал за ним дверь. Честно, я почувствовал вдруг, что жутко устал.
— Почему он так быстро? — спросила мама. — Ты его обидел?
— Вот еще!
— Может, он тебя?
— Нет-нет, — сказал я.
— Он так быстро ушел, — сказала мама, вздохнув.
— Ему нужно выучить сегодня пятьсот новых английских слов, — сказал я.
— Боже мой! — воскликнула мама. — Что делают с детьми! Он хороший мальчик?
— Просто прекрасный!
— И ты с ним подружился, не так ли?
— Почти. Сразу ведь невозможно.
— Да-да, — сказала она. — Конечно. Я только очень хочу, чтобы ты не расстраивался, что сразу подружиться невозможно.
Когда она это сказала, со мной вдруг что-то случилось: я вдруг запрыгал, забегал по квартире. «Что с тобой? Что с тобой?!» — кричала мама. «Ничего, ничего, я сейчас, я скоро!» — кричал я. «Что же с тобой?!» — кричала она. «Ерунда! — кричал я. — Я сейчас!» — и выскочил, хлопнув дверью, из квартиры на лестницу с белым листком бумаги в руке. Я даже не помню, откуда он у меня в руке взялся.
Я помчался по лестнице наверх, на самый верх, на восьмой этаж, и только там остановился и отдышался. Сердце у меня прыгало, как ненормальное. Я открыл окно, и мне в лицо подул ветер, и небо было голубое-голубое и огромное, и я стоял высоко над землей один, люди были совсем маленькие внизу, а ветер был теплый, и я, торопясь, сложил из белой бумаги птичку, и размахнулся, и кинул ее из окна в воздух.
Она не заковыляла в воздухе, не свалилась головой вниз, нет, она полетела плавными широкими кругами, медленно приближаясь к земле.
Вдруг я увидел внизу Зику, совсем маленькую сверху, и еще какую-то девчонку — тоже очень маленькую; они шли, держась за руки и размахивая портфелями. Мне эта девчонка показалась знакомой, но я тут же подумал, что это ерунда, ведь у меня же нет знакомых, и как раз в этот момент не Зика, а эта девчонка увидела мою птичку и стала прыгать и хохотать, глядя, как птичка все приближалась к ней, все ниже и ниже, делая круги все меньше и меньше...
Не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе оттого, что птичку сразу будут лапать руками, прямо у меня на глазах, или — еще хуже — Зика притащит ее домой, и получится так, будто ничего и не было. Птичка уже летела совсем низко, только руку протянуть — и совсем рядом с этой девчонкой, она прыгнула вперед, но промахнулась, птичка полетела дальше, снижаясь, но в этот момент — то ли ветер подул, то ли еще что, я не понял и даже растерялся, — она вдруг подскочила вверх и понеслась, набирая высоту, в небо, и не кругами, а прямо, все выше и выше и наконец, взмахнув в последний раз белыми крылышками, исчезла в голубом небе.
На другое утро я почему-то первым делом вспомнил про вчерашнюю птичку. Я думал о ней все утро — и пока молча завтракал, и пока шел в школу, и в школе я о ней думал, когда сидел один в пустом классе на последней парте и ждал эту Рыбкину.
— Счастливого дежурства, — сказала мама, провожая меня. — Смотри не опоздай. Просто прекрасно, что твои друзья так быстро доверили тебе дежурство.
— Громов! Громов! — услышал я и увидел вдруг, что я в классе не один, а еще какая-то девчонка. — Ты приготовил тряпку? А ведро?
— Ты Рыбкина? — догадался я и заметил, что она покраснела.
— Да, — сказала она. — Что же ты тряпку не приготовил?
— Я не знаю, где она, — сказал я.
— Я сейчас, погоди, — и Рыбкина вылетела из класса. Смешно, правда? Ведь я же не первый раз ее видел и фамилию ее слышал не один раз, а не знал, что это одно и то же; не знал, что она — это Рыбкина, а Рыбкина — это она. Теперь буду знать, я всех в классе так помаленьку узнаю.
Она вернулась и принесла кучу тряпок, ведро с водой, швабру и здоровенную лейку — даже неясно было, как это она, такая букашка, все это дотащила. Косички у нее торчали в разные стороны, а спина была узенькая-узенькая.
— Что мне нужно делать? — спросил я.
— Я подмету пол, — сказала она. — Потом будем вытирать парты, доску и поливать цветы.
Она была ничего себе, симпатичная, может быть, потому что швабра у нее в руках была огромная, а сама она как букашка — и я просто диву давался, как она ловко с ней обращается. Пол она сначала весь полила из лейки. Мне было стыдно, что я сижу и ничего не делаю.
— Давай я тоже, — сказал я.
— Тогда поливай пока цветы.
— А по скольку лить в каждый горшок? — спросил я, беря лейку.
— Когда льешь — считай до пяти, — сказала она. — Вполне достаточно.
Совершенно не ясно было, как она дотащила такую здоровенную лейку, да еще ведро, швабру и все остальное. Я так прямо зашелся, пока полил цветы на первом окне. На втором окне, в первом же горшке, я увидел жука. Он сидел на земле, черный, кругленький, толстый, довольно большой, и что-то творил передними лапками. Вполне красивый жучище. Про лейку я забыл.
— Громов, Громов! — услышал я. — Что же ты не поливаешь?
Я повернул голову — она стояла рядом.
— Жук, — сказал я.
— Действительно, — сказала Рыбкина, вставая на цыпочки. — Жучок, жучочек!
