Кто там ходит так тихо в траве - [11]

— Вчера меня выбрали звеньевой, — сказала она.

— За какие заслуги? — спросил я.

— Во-первых, я всем нравлюсь, — сказала она и щелкнула меня по носу, а я отмахнулся от нее рукой. — Во-вторых, я получила уже три пятерки.

— Поразительно, — сказал я. — Меня вообще еще ни разу не вызывали.

Она поглядела на меня как на больного. На меня вообще часто так смотрят. Не всегда понимаю, почему.

— Помнишь белую птичку? — спросил я.

— Какую белую птичку?

— Которую девочка, с которой ты шла, фиг поймала. Бумажную...

— Это ты ее пустил?

— Неважно. Ты тогда еще с девчонкой шла, помнишь, конечно? Что это за девчонка?

— Одна прекрасная девочка, — сказала Зика, задрав нос. — Просто прекрасная. Ты ее не знаешь.

— Ладно, — сказал я. — Дуй отсюда. Сама зарядку не делаешь и мне мешаешь.

Трусики у нее были все в ярких цветах. Умора.

— Поздравляю, Митюля, — сказала она и поцеловала меня в щеку.

— Чего? Чего? — Я даже смутился.

— Мама хотела с тобой поговорить, — сказала она и убежала.

Я продолжал делать зарядку, думая о том, в чем здесь дело, и слушая, как носится Зика по комнате, стучит чайной ложечкой, что-то поет с набитым ртом и засовывает в портфель тетради и учебники. Тут же она вылетела из квартиры.

— О чем ты хотела со мной поговорить? — спросил я у мамы. — Чего-нибудь важное?

— Очень, — сказала она. Она смотрела на меня и улыбалась как солнышко. Это ее улыбка. — Ты не забыл, дорогой, что на днях у тебя день рождения?

Я шел в школу в довольно-таки убитом настроении. Само собой, я помнил, что у меня предстоит день рождения, то забывал, то вспоминал, но в общем-то, конечно, помнил, и только теперь, только после разговора с мамой, я понял, что это за штучка — мой день рождения.

— Ты не против, дорогой, если будут гости? — спросила мама.

— Конечно, — сказал я. — Пусть.

— Будут Дымшицы, — сказала она, загибая палец.

— Это кто?

— Папин сослуживец с женой.

— Прекрасно.

— Потом Саша Вербицкий...

— Кто-кто? Я не знаю.

— Ка-ак? Это же твой приятель. Ну, этот, английский мальчик в белом свитере.

— Ах да, — сказал я. — Ну, конечно. Просто прекрасно.

— Мне он очень понравился, — сказала мама. — Я видела его чудесную маму и передала ей наше приглашение. Будет еще Зикина подруга, всего одна, больше, я думаю, нельзя, а то нужно приглашать весь класс. Ты ведь знаешь, какая она общительная. К тому же это ведь твой день рождения.

— Разумеется, — сказал я.

— И... — она взяла меня за подбородок, — твои друзья, конечно. Ведь так?

— Да-да, — быстро сказал я. — И мои друзья. Пока, я побежал.

— Беги-беги. Нельзя опаздывать. Тебя еще не вызывали?

— Нет, — сказал я.

— Странно, — сказала она. — А Зику уже три раза. Странно. Ну, беги.

Вот в чем была загвоздка! В друзьях. Ясно, что приглашать мне было абсолютно некого. Ну, некого и некого — не очень-то и надо, но как быть с мамой? Не хотелось ее огорчать, честное слово. Ей, видно, здорово не по себе было, когда она думала, что мне не по себе, оттого что у меня нет друзей. И самое ужасное было, когда она норовила заглянуть мне в глаза. Ладно, будут для нее мои друзья, будут, думал я, когда шел в школу, хотя вовсе не понимал, что я при этом имею в виду. Только об этом я и думал, пока шел в школу, и в школе тоже, и на всех уроках... На предпоследнем уроке (была история) меня вызвали, они, видно, решили, что все, хватит, баста, я уже не новенький и вполне догнал класс. Стыдно, наверное, было слушать, что я там нес про исторические события и даты, и здесь дело было не только в том, что меня вообще вызвали в первый раз и я здорово волновался: я все думал про этих друзей для моей мамы. Мне поставили тройку, но я как бы и не заметил этого, я все думал, и когда прозвенел звонок с урока, у меня появилось совершенно непонятное решение, то есть совершенно непонятное, я даже не могу толком объяснить, как оно могло появиться и почему казалось мне правильным. Я решил, что на переменке отыщу Бочкина, подойду к нему, извинюсь за то, что мой портфель упал ему на голову, и приглашу его к себе на день рождения. Довольно странно было ходить по нашему коридору и разыскивать Бочкина. Все время попадались незнакомые лица, ведь обычно на каждой переменке я быстро пробегал наш коридор, спускался на два этажа ниже и бродил среди малышей, будто я дежурный, — малышей в лицо я знал куда лучше.

Вдруг я увидел Бочкина и пошел к нему. Я еще не знал толком, как начать.

— Бочкин, — сказал я, и он повернулся ко мне. Волосы у него на затылке были хохолком. Глаза его сначала раскрылись, потом прижмурились, а губы сжались.

— Я ударил тебя портфелем. Помнишь? — сказал я. — Вернее, он сам упал. Но не в этом дело. Дело в другом. Я...

— Чего тебе надо? — сказал он. — Я сам все помню. Еще бы я об этом забыл. Такое не забывают, запомни это.

— Дело совсем в другом, — сказал я.

— Да-да, запомни это, — сказал он.

— Я хотел изви... — начал я.

— Сегодня будем стыкаться, — сказал он.

— Стыкаться? — сказал я. — Я не хочу... Зачем?

— Мало ли что не хочешь!

— Я хотел извиниться! — сказал я.

— Мало ли что извиниться!

Я вдруг догадался, уж не знаю как, что если бы я ему сказал: «Да-да, стыкнемся, обязательно!», он бы мне сказал: «И стыкнемся!», а я бы ему сказал: «Только стычка» — и он бы мне сказал: «Само собой!» — вот тогда бы, может, ничего и не было, может, было бы, а может, и нет. Но теперь я знал точно, что стычка будет. Мне ужасно не хотелось драться, мне надо было только сказать: «Ну что ж, стыкнемся» — и, может быть, тогда ничего бы и не было, но я стоял и повторял как осел: