Кто там ходит так тихо в траве - [12]
— Неохота мне стыкаться, ты пойми. Я подошел к тебе, чтобы извиниться и... ты пойми... а не стыкаться.
— Такие вещи не забывают, — сказал Бочкин и высоко поднял голову. — Запомни это!
Зазвенел звонок, а кругом кричали:
— Стычка! Стычка!
«Хорошо, что Зика уже ушла домой», — подумал я.
На последнем уроке я слушал учителя очень внимательно. Я ни о чем не думал, обо всем позабыл. Я здорово сосредоточился. Урок был интересный.
Я смотрел на хохолок Бочкина на его голове и представил себе неожиданно, как его, бочкинская мама, плюет на ладошку и приглаживает ему этот хохолок, — каждое утро, когда он бежит в школу. Я представил себе, как он крутит головой и злится, и я опять подумал, что драться с ним я не хочу.
Мы стояли друг против друга на школьном дворе и еще не дрались. Рядом валялись наши портфели, а кругом стояли ребята, кое-кто из нашего класса: Бома, Кудя и другие, но большинство — из класса Бочкина.
Все молчали.
Мы стояли и не дрались.
Какой-то мальчик засунул палец в нос. Трудно было смотреть на этого мальчика.
— Давно не видел такой страшной драки, — сказал громко Бома.
Который засунул палец в нос, хихикнул.
Никогда в жизни не слышал, чтобы так мерзко хихикали. Ему, видно, нравилось хихикать именно так.
Бома опять что-то сказал, я не разобрал — что именно, а этот вовсю расхихикался, у меня даже скулы свело почему-то, и вдруг я увидел, что Бочкин размахивает быстро-быстро кулаками и бежит ко мне.
А я так и стоял.
Он остановился метрах в двух от меня и все махал кулаками.
Я услышал, как Бома сказал: «Молодец!» Кто-то хихикнул, и тут же что-то острое ударило меня в глаз, и все закричали.
Я размахнулся и ударил.
Бочкин зашатался и сел на землю.
И я увидел кровь.
Я схватил свой портфель и побежал и услышал тут же, как все свистят сзади меня.
А я бежал.
Я не хотел, не хотел, не хотел драться — не мог. Не мог я бить человека. Мой портфель упал ему на голову. И он, этот Бочкин, завелся. И я должен был его бить из-за того, что он завелся. Не мог я его бить ни за что, особенно раз он тут же упал. Как я мог бить человека, который тут же валится. От первого слабого удара. Они-то все думали, что я струсил. Ясно, так они и думали, раз свистели, Но мне было наплевать, что они там думают, главное, что я сам для себя знал, почему я не хотел драться.
Но все равно — что говорить! — на душе у меня было тошно.
Я долго шел, глядя себе под ноги, на серый асфальт, и после асфальт стал чернеть и блестеть, и я догадался, что начался дождь. Я поднял голову и увидел, что рядом со мной идет Рыбкина.
Я старался не глядеть на нее и долго смотрел вправо, после скосил глаза влево — она все шла рядом.
— Что ты идешь рядом? — спросил я. Голос у меня был какой-то сипловатый.
— Я иду просто по улице, — сказала Рыбкина. — Это ты идешь со мной рядом.
— Почему бы тебе не отстать? — сказал я.
— А почему бы тебе не отстать? — сказала она.
Вдруг она права, подумал я, вдруг это я стал нечаянно идти рядом с ней — я ведь выскочил на улицу сам не свой». Но я спросил:
— Зачем тебе в эту сторону?
— Я там живу, — сказала она.
Мы все шли рядом.
Спина у нее была узенькая-узенькая и мокрые косички.
Я вдруг сказал:
— Приглашаю тебя на день рождения. У меня завтра день рождения. Приходи, гостьей будешь. Ясно?
Мы опять молчали.
— У тебя под глазом синяк, — сказала она.
— Заметно? — спросил я быстро.
— Нет, чуть-чуть.
— Так ты приходи, — сказал я и назвал адрес.
Потом она остановилась.
— Пока, — сказала она. — Мне здесь.
— Ты придешь? — спросил я.
Она стала кусать свою мокрую косичку и смотреть наверх — довольно-таки дурацкое занятие на мой взгляд.
— Приходи, — сказал я. — Подарков не надо. Да я и не люблю подарков.
Дальше я побежал, дождь был уже приличный. Так и хлестал наискосок. После он вдруг кончился, совершенно неожиданно, и выглянуло солнце, очень яркое, давно такого не было, но я все равно продолжал бежать, сам не знаю почему.
— Дорогой, с тебя танец, — сказала мама, как только я вошел. — Я так рада, не можешь себе представить. Сильный дождь, да?
— Да.
— Танцуй. Танцуй, дорогой!
— А что такое? Зачем танцевать?
— Вот! — И она показала мне письмо. — Я так рада, что твои друзья не забывают тебя и пишут, хотя ты уехал от них очень далеко. Я посмотрела обратный адрес.
Я сделал такие глаза, какие надо.
— Потрясающе! — сказал я. — Вот ведь!
— Просто прелестно, — сказала мама. — Ну, беги, читай.
Я тихо вышел на лестницу, порвал письмо и выбросил его в мусоропровод (замечательная, между прочим, вещь). Незачем мне было читать это письмо. Я и так его знал. Себе я написал его сам, на почте, тогда, когда убежал с залива.
Сашуля, ну, этот, в очках, сказал мне на первой переменке:
— Ты не уходи, Громов, не уходи. Мы с тобой сегодня дежурные.
И покраснел.
Я специально пришел в школу к самому звонку, чтобы ни с кем не сталкиваться, а на переменке сразу же хотел бежать вниз к малышам...
— С чего это я должен дежурить? — сказал я. — Я на днях дежурил.
— Видишь ли, — сказал он. — Надька Купчик заболела, и мне велели выбрать кого-нибудь из проигравших в футбол. Я выбрал тебя. — Красный он был, ужас. — Ты не против?
— Мне все равно, — сказал я.
