Крыло тишины. Доверчивая земля - [5]

Тогда мы кинулись под яблони.

В саду был еще не сжат поздний ячмень. Он, усатый, росисто цеплялся за босые ноги, холодил мокрые штанины, доставал даже до рубашки. Брала дрожь, стучали зубы — то ли от холода, то ли со страху. Саднила рука, когда ее касался холодный лист.

На яблоне, как шары, светились в лунном серебре белые, большие антоновки — на них нынешним летом был урожай. Мне казалось даже, что я вижу, как просвечивают темные зернышки, — может, потому, что очень щедро светит круглая луна, а может, и потому, что так выспели яблоки.

Я залюбовался яблоками и потому сначала никак не мог сообразить, что происходит, когда где-то совсем недалеко бабахнул выстрел и с яблони посыпалась листва, зашпокали антоновки. А когда понял — рванул в сторону. Бежать было очень неудобно: ячмень путался в ногах, цеплялся за штанины, попадал меж пальцев, и я, как спутанный, летел кувырком. Поднимался и снова бежал. Передо мною, точно привязанный мячик, скакала над горизонтом луна. А за мною (совсем рядом!) слышался крик:

— Лови их, лови!

И снова бабахал выстрел.

Выбежав из сада и убедившись, что сторожа далеко (они все еще возбужденно и громко что-то рассказывали друг другу), я опомнился и попробовал разобраться, куда же меня вынесло, — никак не узнавал деревню, со страху думал даже, что попал в какую-то чужую — и хаты чужие, и улица не своя, и деревья незнакомые, — пока не увидел вербу и не понял, что прибежал в Сябрынь с другой стороны.

Потом хлопцы собрались вместе — в деревню все прибежали с разных концов. Перебивая друг друга, возбужденно обсуждали поход:

— А он как бабахнет!

— А мне яблоко по голове, а я думал, что застрелили!

— А Ясь так бежал — даже от ног своих отставал!

— А я повалился, ноги в ячмень вмотались — лежу как спутанный. Дергал, дергал ногами, а ячмень не рвется, и все.

— Видно, они услышали.

— Конечно, услышишь, если Клецка обеими руками как начал рвать яблоки — с листьями, с суками. А они только — шпок! шпок! шпок!..

— Нет, они, наверное, еще тогда, когда кто-то прыснул, догадались обо всем, но не подали виду: пусть, пусть лезут, подумали, — оправдывался Федя. — А потом быстренько и вернулись.

И вот теперь мне надо решить: давать кругаля и идти по Булине или все-таки пробежать возле сада. А вдруг не встречу сторожей? «Конечно, не встречу», — подбодрил я себя и побежал.

Спустился к реке. Закатал штанины и, войдя в воду, почувствовал, как она похолодала. Подумалось о зиме — близко уже она, зябко станет ногам, надо будет или сбивать деревяшки, которые раскололись весною, или делать новые деревянные подошвы и прибивать к ним верх от каких-нибудь старых башмаков. Но и эта мысль была недолгой: перед глазами снова возникли Монах в Белых Штанах и Евсей. С берданками.

И когда я уже проскочил чуть ли не весь сад, из-за небольших кустов вдруг послышался кашель. Этот кашель я знал — так кашляет только Монах в Белых Штанах. Он повернулся ко мне и будто с угрозою в голосе сказал:

— А иди-тка ты, малец, сюда!

Первое, что хотелось мне сделать, — это рвануть как можно быстрее назад. Но уж очень близко я был от них — догонят. Да и берданки вон около них… Теперь же день. Подхватится который да как саданет солью, так и запрыгаешь…

И я, точно на ватных ногах, которые совсем не слушались, пошел к кустам, где, оставив берданки в высохшей траве, лежали сторожа. Монах в Белых Штанах поднялся и сел.

— Садись, — показал он на траву около себя и долго молча всматривался в меня: дядька вообще был очень молчаливый и угрюмый. Я взглянул на темное злое лицо Монаха, на черную его бороду, и мне стало страшно: сядешь, а тогда, если начнет бить за яблоки, не убежишь… Но все же я осторожно сел неподалеку от куста и услышал, как зашуршали подо мною темно-бурые, скрюченные от солнца листья, которые уже засыпали траву. Почему-то подумалось, что вот такая отава, где столько сухих листьев, очень плохо косится — коса только и скользит поверху.

— Покажи, что там в газетах пишут, — сказал сторож и, помолчав, добавил: — А сам иди в сад, сорви себе яблок…

У меня отлегло от сердца: значит, вчера он меня не узнал! Обрадовавшись, я подбежал к самой ближней яблоне, сорвал три белых наливных антоновки и вернулся под куст. Монах в Белых Штанах читал Евсею заголовки в «Звязде». Читал неторопливо, по складам:

— «Дос-ка по-че-та. Пе-ре-до-ви-ки хле-бо-за-го-то-вок».

За ним читал одними глазами и я: «Основные показатели социалистического соревнования для колхозов БССР на 1947 год за подъем общественного животноводства».

Потом дядька затих и долго молча глядел в самый уголок страницы — только шевелил губами, читая про себя. А когда прочитал, повернулся к Евсею:

— Гляди ты, а тама еще единоличники есть…

И уже Евсею снова начал читать:

— «Поразово. Корр. «Звязды». Колхозники и крестьяне-единоличники Поразовского района всенародный праздник 800-летия Москвы ознаменовали досрочной сдачей хлеба государству. Годовой план хлебозаготовок выполнен на 106,4 процента. Продолжается сдача хлеба сверх плана».

Монах в Белых Штанах читал заметку медленно, хоть он перед этим прошептал ее всю себе под нос. Дослушав до конца, Евсей усмехнулся: