Я, не отводя взгляда, стал быстро спускаться, потом застыл на склоне, понимая, забор скроет происходящее во дворе. А потом из дому вышел старик, встал рядом с собачьей будкой. И поднял лицо, упершись в меня глазами. Я, помедлив, кивнул. Глазеть дальше было совсем неприлично, и я спустился, снова оказался у калитки, нажал на кнопку и стал ждать, сердито проговаривая причины визита. Выдуманные, разумеется.
На мысленной фразе «моя жена просила узнать, насчет семян и…» калитка распахнулась. Толстушка протиснулась мимо хозяина, неся в ладонях красный ирис, стебель спускался почти до земли, цветок пылал между пальцев, как взорванная кровь.
— Беги, — сказал старик и она, кивнув, быстро пошла, мелькая полными икрами и покачивая круглой попой.
— Ну? — пристальные глаза обратились ко мне.
— Зачем они тут? — выдуманные причины визита я позабыл, — и цветы эти. Зачем?
— А тебе зачем?
Я молчал. А что отвечать? Сказать, что я волнуюсь, вдруг тут происходит нечто незаконное, чего не должно быть. Чтоб прекратить это все. Черт, я даже не мог сформулировать.
— Я не понимаю. Что тут происходит. Хочу понять!
— А ежели я совру? Легче станет?
— Дядя Степан…
Старик обернулся. Шагнул в сторону, пропуская вторую гостью. Та держала цветок, глаз за очками было не разглядеть.
— До свидания, — попрощалась с нами обоими, вежливо, как приличная девочка. Лет, наверное, пятнадцати. Или младше.
— Иди, милая, — мягко ответил старик, оказавшийся дядей Степаном.
Он снова смотрел на меня, а я чуть не засмеялся вслух, проглотив внезапно вылезшую в голове фразу. Я милицию вызову, победно проверещала она себя. И притихла, испуганная собственной глупостью.
— Она живая? — спросил я, отступая с яркого солнца в тень, чтоб видеть лицо собеседника.
— Купалася, — неохотно ответил дядя Степан, — судорга схватила ногу. Тому уж пять лет.
— А та, что раньше ушла? Туда вот, в переулок?
Старик не ответил, и мне стало неуютно и зябко на теплом ветерке.
— А цветы?
— Оно тебе не надо.
Он зашел внутрь, калитка захлопнулась, лязгнул замок. Прошуршали, шлепая, шаги, голос позвал собаку, Орлик загремел цепкой, повизгивая.
А я, постояв, медленно пошел прочь, глядя в легкую пыль на глинистой грунтовке.
Сломанный цветок лежал в стороне, почти у забора. Мятые лепестки теряли цвет на глазах, становясь из красных — бледно-коричневыми, с налетом зелени и серого.
— Нравится, смотрю, у нас-то, — давешняя бабка снова висела на своем заборе, растолкав смородиновые кусты, — все ходите, ходите. Если комнату, то идите к Павлищенкам, у них времянка, с люксом. Душ отдельный тама, и туалет свой. Тока вот ремонт исделали.
— Скажите. А тот дом, с деревьями, в котором хозяин — дядя Степан…
Бабка замолчала, вцепившись в мое лицо острыми глазками. Я подождал и продолжил:
— Ну… он там один живет, да? Или еще с кем?
— А то у Кольки Маслянова, у него попроще, конечно, и сам Колька алкаш, но дешево зато, — замороженным голосом сказала бабка, сползая с ящика, который виднелся за сеткой забора.
— Вы не слышите, что ли?
— Или вот у Тамарки. Цы-ыпа! Цы-ы-ыпа-а! Цы-ыпа! — тоскливый голос удалялся вместе с круглой спиной, обтянутой ситцевым халатом.
Вечером я снова валялся в гостиничном номере на уже привычной, почти своей, кровати и болтал с Алишей. Она рассказала мне про изумительную алычу, у которой снова — совсем черные листья, ты увидишь, офигеешь, Алексис! И тюльпаны, оказывается, можно спокойно заказать через интернет…
Когда она выдохлась, я ласково спросил:
— Тебе не пришло в голову, Алька, что у всех черных цветов — зеленые листья?
— Что? Как?
— Обыкновенно. Петунии твои драгоценные бархатные. И тюльпаны. И розы, те самые, турецкие из как его?
— Халфети, — убитым голосом подсказала Алиша.
— Вот-вот. Там кругом зелень — буйная такая. Живая совсем. Так что, напустить в твой сад совершенного, без оттенков, черного-пречерного мрака — не получится.
— Но можно же… — не сдавалась Алиша.
— Обкорнать и воткнуть в землю одни цветы? Или покрасить из баллончика? Или, ах да, фотошоп!
— Ты негодяй. Как всегда!
— Я соскучился. Приезжай давай. Купаться пойдем.
— А я думала заказать как раз. Семена. А что, море теплое, да?
— Теплейшее.
— Ты змей.
— Обязательно.
Потом я лежал и думал, глядя, как за стеклом машины везут куда-то свой свет мимо света фонарей.
О том, что не все раскрывается нам целиком, по первому нашему требованию. И может быть, я не узнаю, что именно, как и почему. Зачем. Но теперь вместо витой дорожки из серых плиток в моей голове — сто, тысяча тех самых расходящихся тропок, по которым я волен идти, создавая реальности, пусть воображаемые. И если мы с Алишей, гуляя, придем на тот склон, и увидим вместо добротного старого дома — пустырь за полуразрушенным забором, а вместо красных ирисов — заросли упрямого лугового шалфея, я ни капельки не удивлюсь. И не посчитаю это мистикой или волшебством. Наверное, да нет, наверняка, это есть везде и всегда, и мы видим слабые тени, или яркие проблески, а потом покрывало реальности снова закрывает, или — милосердно скрывает. Чтоб нам жить дальше. Не просыпаясь ночами от не уходящих страхов, сильнее которых нет ничего. Они продолжают в нас жить, но и мы продолжаем жить тоже.
