Красные ирисы - [6]

Я, не отводя взгляда, стал быстро спускаться, потом застыл на склоне, понимая, забор скроет происходящее во дворе. А потом из дому вышел старик, встал рядом с собачьей будкой. И поднял лицо, упершись в меня глазами. Я, помедлив, кивнул. Глазеть дальше было совсем неприлично, и я спустился, снова оказался у калитки, нажал на кнопку и стал ждать, сердито проговаривая причины визита. Выдуманные, разумеется.

На мысленной фразе «моя жена просила узнать, насчет семян и…» калитка распахнулась. Толстушка протиснулась мимо хозяина, неся в ладонях красный ирис, стебель спускался почти до земли, цветок пылал между пальцев, как взорванная кровь.

— Беги, — сказал старик и она, кивнув, быстро пошла, мелькая полными икрами и покачивая круглой попой.

— Ну? — пристальные глаза обратились ко мне.

— Зачем они тут? — выдуманные причины визита я позабыл, — и цветы эти. Зачем?

— А тебе зачем?

Я молчал. А что отвечать? Сказать, что я волнуюсь, вдруг тут происходит нечто незаконное, чего не должно быть. Чтоб прекратить это все. Черт, я даже не мог сформулировать.

— Я не понимаю. Что тут происходит. Хочу понять!

— А ежели я совру? Легче станет?

— Дядя Степан…

Старик обернулся. Шагнул в сторону, пропуская вторую гостью. Та держала цветок, глаз за очками было не разглядеть.

— До свидания, — попрощалась с нами обоими, вежливо, как приличная девочка. Лет, наверное, пятнадцати. Или младше.

— Иди, милая, — мягко ответил старик, оказавшийся дядей Степаном.

Он снова смотрел на меня, а я чуть не засмеялся вслух, проглотив внезапно вылезшую в голове фразу. Я милицию вызову, победно проверещала она себя. И притихла, испуганная собственной глупостью.

— Она живая? — спросил я, отступая с яркого солнца в тень, чтоб видеть лицо собеседника.

— Купалася, — неохотно ответил дядя Степан, — судорга схватила ногу. Тому уж пять лет.

— А та, что раньше ушла? Туда вот, в переулок?

Старик не ответил, и мне стало неуютно и зябко на теплом ветерке.

— А цветы?

— Оно тебе не надо.

Он зашел внутрь, калитка захлопнулась, лязгнул замок. Прошуршали, шлепая, шаги, голос позвал собаку, Орлик загремел цепкой, повизгивая.

А я, постояв, медленно пошел прочь, глядя в легкую пыль на глинистой грунтовке.

Сломанный цветок лежал в стороне, почти у забора. Мятые лепестки теряли цвет на глазах, становясь из красных — бледно-коричневыми, с налетом зелени и серого.

— Нравится, смотрю, у нас-то, — давешняя бабка снова висела на своем заборе, растолкав смородиновые кусты, — все ходите, ходите. Если комнату, то идите к Павлищенкам, у них времянка, с люксом. Душ отдельный тама, и туалет свой. Тока вот ремонт исделали.

— Скажите. А тот дом, с деревьями, в котором хозяин — дядя Степан…

Бабка замолчала, вцепившись в мое лицо острыми глазками. Я подождал и продолжил:

— Ну… он там один живет, да? Или еще с кем?

— А то у Кольки Маслянова, у него попроще, конечно, и сам Колька алкаш, но дешево зато, — замороженным голосом сказала бабка, сползая с ящика, который виднелся за сеткой забора.

— Вы не слышите, что ли?

— Или вот у Тамарки. Цы-ыпа! Цы-ы-ыпа-а! Цы-ыпа! — тоскливый голос удалялся вместе с круглой спиной, обтянутой ситцевым халатом.

Вечером я снова валялся в гостиничном номере на уже привычной, почти своей, кровати и болтал с Алишей. Она рассказала мне про изумительную алычу, у которой снова — совсем черные листья, ты увидишь, офигеешь, Алексис! И тюльпаны, оказывается, можно спокойно заказать через интернет…

Когда она выдохлась, я ласково спросил:

— Тебе не пришло в голову, Алька, что у всех черных цветов — зеленые листья?

— Что? Как?

— Обыкновенно. Петунии твои драгоценные бархатные. И тюльпаны. И розы, те самые, турецкие из как его?

— Халфети, — убитым голосом подсказала Алиша.

— Вот-вот. Там кругом зелень — буйная такая. Живая совсем. Так что, напустить в твой сад совершенного, без оттенков, черного-пречерного мрака — не получится.

— Но можно же… — не сдавалась Алиша.

— Обкорнать и воткнуть в землю одни цветы? Или покрасить из баллончика? Или, ах да, фотошоп!

— Ты негодяй. Как всегда!

— Я соскучился. Приезжай давай. Купаться пойдем.

— А я думала заказать как раз. Семена. А что, море теплое, да?

— Теплейшее.

— Ты змей.

— Обязательно.

Потом я лежал и думал, глядя, как за стеклом машины везут куда-то свой свет мимо света фонарей.

О том, что не все раскрывается нам целиком, по первому нашему требованию. И может быть, я не узнаю, что именно, как и почему. Зачем. Но теперь вместо витой дорожки из серых плиток в моей голове — сто, тысяча тех самых расходящихся тропок, по которым я волен идти, создавая реальности, пусть воображаемые. И если мы с Алишей, гуляя, придем на тот склон, и увидим вместо добротного старого дома — пустырь за полуразрушенным забором, а вместо красных ирисов — заросли упрямого лугового шалфея, я ни капельки не удивлюсь. И не посчитаю это мистикой или волшебством. Наверное, да нет, наверняка, это есть везде и всегда, и мы видим слабые тени, или яркие проблески, а потом покрывало реальности снова закрывает, или — милосердно скрывает. Чтоб нам жить дальше. Не просыпаясь ночами от не уходящих страхов, сильнее которых нет ничего. Они продолжают в нас жить, но и мы продолжаем жить тоже.