Костолом - [9]

— О чём задумался?

Спутница игриво дёргает его за рукав, вырывая из размышлений. Она улыбается, почти всегда. Наверное, она даже родилась с улыбкой. Лёгкая, как ветер. Рядом с ней Костолом и сам как будто бы легчает. Она — как ураган: способна поднять над землёй, над родной землёй, к которой он прикован судьбой, и унести прочь, пусть хотя бы иллюзорно, хотя бы на время. Но после её визитов — после полётов с ней — ему всегда легче. Она — как ураган: сильная, своенравная, редкая. А ведь ураганам, кажется, принято давать женские имена, зато тайфунам — мужские. Где принято? Где-то там… В Алиевке, в крохотной точке между морем и землёй, все ветра — безымянные.

— Да так… — Костолом тоже улыбается: улыбка выходит грустной, но искренней. — Знаю, я не должен этого говорить, но мне по-прежнему жаль, очень жаль, что ты не можешь остановиться дома… У меня дома. Там дымоход, там тебе не место.

— Знаю, Янчик. Мне ли не знать… — Она отводит взгляд, направляя его в зеркало над водительским сидением. Сложно понять, что она чувствует: стеснение, вину? И кто сказал, что выразительный жест обязательно должен что-то значить? — Эй, товарищ, — обращается она уже к таксисту. Тот хмурится, перехватывая ясный взгляд вертлявой пассажирки в зеркале заднего вида. Что это ещё за обращение такое — «товарищ»? Таким, как этот, он не товарищ. — Остановите здесь. Спрошу, есть ли свободные номера…

Парочка покидает машину и направляется ко входу большого белокаменного особняка с блеклой табличкой «Гостевой дом «Южный» над дверью. Таксист мотор не глушит — знает: сейчас вернутся и дальше поедут, как было это уже дважды за время их непродолжительного вояжа. Искать у моря погоды. Будто сами не понимают, что ей, пока она с этим, никто комнату не сдаст.

Пассажиры возвращаются через минуту. Снова неудача. Гостья наверняка вымотана перелётом, пересадкой, электричкой… А как гудят её ноги — их слышно! Ну кто надевает в дорогу босоножки на каблуках? Только самые упрямые женщины на свете, в честь которых называют ураганы. Костолом виду не подаёт, но всё же перед спутницей ему неудобно.

— Оля, послушай. В следующую гостиницу пойдёшь одна.

— Хорошо. — Она без лиших объяснений понимает, в чём дело.

Не успели они проехать и пару километров по просторной бетонной дороге, полнящейся и машинами, и пешеходами вперемешку, как вдруг, радостно заёрзав на месте, она восклицает, тыча тонким пальчиком в сторону неуклюжей бледно-розовой постройки, просвечивающейся из-за сетчатого забора. Вдоль забора растёт шиповник.

— Эй, товарищ, останови! Думаю, на этот раз повезёт!

Выскочив из автомобиля, она лезет в багажник за чемоданами.

— Куда торопишься? Как бы не пришлось снова возвращаться, — окончательно погрустневший Ян нехотя помогает ей с багажом. У него странное предчувствие насчёт этого места. Он не бывал тут никогда, но пахнет здесь так, будто бывал. Пахнет чем-то знакомым. Наверное, дело в цветущем шиповнике, ведь он повсюду…

— Не переживай, не придётся. — Отворив неплотно захлопнутую калитку, она ликующе указывает спутнику на название гостиницы, выведенное по всему фасаду рукописными алыми буквами. С улицы букв видно не было. — «У Розы». Мне сон приснился: ты держишь в руках одинокую розу, а вокруг неё вьются голубенькие змейки. Хороший сон. Здесь точно повезёт. — Она чмокает спутника в щёку, для чего ей даже не приходится привставать на носочки, и берётся обеими ладошками за ручки розовых саквояжей. На плече болтается лёгкая сумочка. — Такси ждёт, езжай домой, отдохни. Позже встретимся… Всё будет хорошо.

* * *

Уже дома, насыпая собакам еду по мискам, Костолом, едва заметно, будто стыдясь себя самого, усмехается. Голубые змейки? Ольга — не волшебница конечно, но всё же есть в ней что-то волшебное.

Сам-то он этих змеек помнит. Там, в виноградниках, он узрел их издалека — кажется, ещё до того, как странная девчонка выскочила на перекрёсток. Змейки живут в её груди. Резвятся тугим клубком, обнимая друг друга, и никогда не спят. А в центре клубка — чёрная дыра… Издали это выглядит как горящая газовая комфорка, только вместо язычков пламени — по неоновой змейке. Костолому всегда нравились люди со змеями в груди — в отличие от прочих, от большинства из тех, с кем ему приходится встречаться, такие люди не безнадёжны. Змеи — это её душа, девчонкина душа, а чёрная дыра, смявшая их в кучу, придавившая неподьёмным грузом, не позволяющая им свободно разползтись по венам — это обида. Кто же её так обидел? Если бы он мог прочувствовать её подольше и поближе, то наверняка бы узнал… Минуты наедине, лицом к лицу, ему хватило бы для более точной диагностики. А, неважно. Она к нему не придёт по той же причине, по которой не ходит к нему никто из посёлка, а значит, её боль — не его дело.

Убедившись, что псы сыты, Костолом удаляется в спальню. В его спальне чужаков не бывает, и ему там даже думается как-то спокойнее, безболезненнее. Нужно распланировать их время. Его обычно не хватает — хотя его не хватило бы, даже будь у них вечность. Но вечности у них нет, есть только у него. Ольга приехала, а значит, здесь и сейчас им нужно многое успеть.