Контрабандисты Гора - [74]

— Мне любопытно посмотреть, что Ты собой представляешь, — усмехнулся мужчина.

Он приподнял меня, перевернул и повалил на спину, для своего удобства, как неодушевлённый предмет, как животное, которым я была.

— Я покажу вам, кто я! — сердито закричала я, выгибаясь всем телом.

Но меня грубо вернули на место и прижали к полу. А потом последовали три удара хлыстом. Я задёргалась, перекатилась на бок и сжалась в комок, пытаясь сделаться как можно меньше.

— Простите меня, Господин! — взмолилась я.

Мужчина отложил хлыст в сторону, но он оставался у него под рукой.

— А теперь давайте посмотрим, что можно сделать с тобой, — промурлыкал он.

Он был терпелив, его руки сильны, а прикосновения уверенны. Гореанин, он знал толк в обращении с рабынями. Возможно, через его руки прошли сотни беспомощных рабынь, таких, какой теперь была я. Что мы могли поделать с собой, если нам не было разрешено что-либо с собою делать?

Я тихонько заскулила, а затем, внезапно, у меня перехватило дыхание.

— Да, — прокомментировал он, — со временем Ты станешь горячей маленькой самочкой урта.

Я снова не смогла сдержаться, издав протяжный стон.

— Однажды, — сказал мужчина, — Ты завяжешь узел неволи в своих волосах и поползёшь к мужчине с мольбой о его прикосновении.

«Конечно, нет, конечно, нет», — повторяла я про себя.

— Ты же не прекрасная, благородная, гордая, свободная гореанская женщина, — напомнил мне он. — Ты — всего лишь варварка.

Уж не думал ли он, что гореанские женщины хоть в чём-то отличались от нас, задавалась я вопросом. Неужели он не знал, что все мы были женщинами? Может, для него было секретом, что почти все рабыни в этом рабском бараке, а возможно, даже и все кроме меня, ещё недавно были именно такими, «прекрасными, благородными, гордыми, свободными гореанскими женщинами»? И все они отлично извивались, выгибались, просили, вскрикивали и умоляли. Возможно, он имел в виду тех свободных женщин, на которых ещё не надели ошейник. Тогда, конечно, тут я не могла не согласиться, различие было громадным. Я пока ни разу не сталкивалась с гореанскими свободными женщинами, но мои наставницы и многие из окружающих меня рабынь очень хорошо проинформировали меня, относительно их предполагаемого характера. Благодаря этим довольно предвзятым осведомительницам, у меня сложилось весьма нелицеприятное, хотя я надеялась, несколько тусклое и радикально искажённое, представление о гореанских свободных женщинах, как о существах надменных, несдержанных, нетерпеливых, высокомерных, твёрдых, требовательных, непреклонных, тщеславных, хвастливых, претенциозных, враждебных, подозрительных, жестоких, суровых, вечно недовольных и неудовлетворённых, эгоцентричных и эгоистичных. Возможно, эта оценка, могла касаться не всех женщин подряд, а лишь опредёленных свободных женщин высоких городов, и, возможно, представительниц более высоких каст. Мне было трудно судить. Но я думала, что, вполне вероятно, гореанские свободные женщины, учитывая культуру могли намного полнее ощущать своё положение и статус, свою свободу и привилегии, чем женщины моего родного мира. Следовательно, их понижение до рабства, условие, которое, как предполагают, универсально презираемое, должно было бы казаться им катастрофическим унижением, невыразимо травмирующим и разрушительным. С другой стороны, многие сами, как говорится, «ищут ошейник». Что же касается «свободных пленниц», сотен или даже тысяч женщин захваченных во время войн, набегов работорговцев, нападений на караваны, рейдов пиратов, падений городов и так далее, то они, однажды почувствовав на своей шее ошейник, превратившись в чью-то бесправную собственность, находят в этом удовольствие, о котором прежде даже не подозревали. В любом случае, гореанки или варварки, все мы были женщинами, и, оказавшись в ошейнике и в неволе, казалось, переставали хоть в чём-то отличаться друг от дружки.

— Да, — заключил он, — Ты поползёшь к мужчинам.

Внезапно, я испугалась, что могла бы это сделать. Неужели рабские огни уже разгорались во мне? Конечно, нет! Что, если они всё же начнут бушевать? Они превратят меня в свою жертву и пленницу! Насколько беспомощной я буду тогда! Мне вспомнились рабыни, умоляющие охранников об их прикосновении, упрашивавшие поскорее вывести их на прилавок невольничьего рынка.

«При первой возможности, — думала я, — пока ещё не стало слишком поздно, пока я ещё сохраняю кусочек своего бывшего „Я“, я должна попытаться убежать!» Но разве кто-то здесь хотел бы убежать? Что могла предложить свобода, что могло бы сравниться с удовольствиями неволи, радостью от того, что ты находишься в собственности господина? Я слышала о рабынях, жалких носящих ошейник животных, простом имуществе, которые предпринимали долгие путешествия, преодолевали ужасные трудности, шли на беспрецедентный риск, выдержали пугающие опасности ради того, чтобы вернуться назад к ногам своего господина.

Внезапно, непроизвольно, неожиданно для самой себя я снова застонала. Я почувствовала, что мои бедра поднимаются сами собой, в просительном жесте.

— Спокойно, — сказал мужчина. — Жди.

— О-о-охх, — вырвалось у меня. — Пожалуйста, сейчас!