Контрабандисты Гора - [73]

Пару дней спустя меня, спешащую с бурдюком по причалу, остановил и приказал встать на колени высокомерного вида мужчина в синих одеждах и доской для записей в руках. Теперь я знала, что он был из касты Писцов. Его сопровождали двое вооружённых мужчин.

— Номер твоего лота на торгах в Брундизиуме, — сказал он, заглядывая в бумаги, лежавшие на доске, — был сто девятнадцать.

— Да, Господин, — подтвердила я.

— Теперь Ты — Лаура, — констатировал писец.

— Да, — кивнула я, — если это понравится Господину.

— Варварка, — добавил он.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— Встань, — велел он, — и скрести запястья за спиной.

Когда рабыня получает приказ, у неё даже мысли не возникает о неподчинении. Через мгновение мои запястья были связаны сзади. Это подчеркивает фигуру и выглядит привлекательнее, чем когда узел спереди. Кроме того, это является стимулирующим моментом, поскольку пленница чувствует себя более беспомощной и более уязвимо выставленной напоказ. Свободный конец верёвки был поднят, дважды обмотан вокруг моей шеи и завязан узлом на горле. Осталось ещё, приблизительно футов пять или шесть свободной верёвки, вполне достаточно, чтобы послужить в качестве поводка.

Я не понимала того, что происходило, и, конечно, был напугана.

— Могу ли я говорить? — спросила я.

— Нет, — отказали мне.

— Проведи её до конца причала, а потом назад, — сказал писец одному из своих сопровождающих.

По пути нам повстречались несколько рабочих и кое-кто из рабынь. Некоторые мужчины не без восхищения хлопнули себя правой ладонью по левому плечу. Лица других расплылись в улыбках.

— Неплохо, — заметил один.

— Превосходно, — похвалил другой.

Некоторые из рабынь, казалось, были удивлены, но затем отвернулись, вернувшись к своим обязанностям.

Наконец, меня привели к восточному концу длинного причала, туда, где я первоначально получила приказ встать на колени. Писец и второй его сопровождающий ожидали нас там.

— Господин, — обратилась я к писца, — могу ли я говорить?

— Нет, отрезал он, а потом, повернувшись к тому из своих сопровождающих, который держал в руке мой импровизированный поводок, сказал: — Отведи её в рабский барак.

— Нет! — взмолилась я. — Не надо! Пожалуйста, нет!

— Этой фигуристой шлюхе, — усмехнулся его товарищ, — там самое место.

И меня повели на поводке прочь с пирса.

Насколько глубоко в этот момент прочувствовала я тяжесть ошейника, окружавшего мою шею!

* * *

— Тише, — мягко сказал он, — тише.

— Господин! — простонала я.

У него были такие сильные руки, и я сознавала себя рабыней, только рабыней и ничем больше. Насколько далёк теперь был мой прежний мир, и я сама, какой я себя ещё помнила!

Я должна проснуться, мелькнула у меня дикая мысль. Я не могу быть этим! Я не могу быть здесь, в этой темноте, на этой цепи! Насколько сильны были его руки! Насколько беспомощна была я в его объятиях!

«Нет, нет, — думала я, а потом сразу, — да, да, пожалуйста, да».

Время от времени девушек отсюда уводили и заменяли на других. Даже за то время, что я была здесь, появилось несколько новых девушек, а другие исчезли.

— О-ох! — вырвалось у меня.

— Хорошо, — прокомментировал мужчина.

Я хотела сопротивляться, но я не хотела сопротивляться.

«Я не могу быть этим», — думала, но я знала, что это было именно то, чем я была. Моё бедро несло отметину, ясную, чёткую, однозначную. Её трудно было бы перепутать с чем-то ещё. Мою шею оттягивал тяжёлый металлический ошейник, к которому была прикреплена цепь, примкнутая к крепкому кольцу, прибитому к полу рядом с моей циновкой. Под этим ошейником был ещё один, лёгкий, металлический, плотно обхватывавший мою шею. Он оставался там, видимый, запертый, как и в то время, когда я могла вставать, ходить по лагерю, спешить к подозвавшему меня мужчине, приносить что-нибудь или уносить, убирать, стирать, гладить, выкапывать корни, собирать ягоды, исполнять любые обязанности, какие бы мне ни поручили. А ещё раньше у меня была туника, столь волнующая мужчин, в которой я чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение и уязвимой! Она совершенно не скрывала меня от их восхищённых взглядов!

Мои ногти процарапали по циновке, из глаз брызнули слёзы.

А как возбуждали меня такие вещи, моё клеймо, мой ошейник, моя туника! Какими правильными они казались на мне! Какой женственной чувствовала я себя с клеймом на бедре, ошейником на горле, и в практически ничего не скрывающей рабской тунике на теле! Какой замечательной и прекрасной частью природы я была! Насколько отличалась я от мужчин!

Возможно ли это, чувствовать себя ещё больше женщиной?

И насколько взволнованна я была, будучи такой. Никогда в бытность мою на моей родной планете я не чувствовала себя настолько женственной, настолько женщиной! Здесь, наконец, я была той, кем я была, окончательно, законно и радостно, женщиной, принадлежащей и беспомощной рабыней!

«Нет, — думала я, — нет! Я должна бежать. Я должна бежать!»

— О-х, о-охх! — выдохнула я.

— Тише, — сказал он, — не напрягайся, маленькая вуло.

— Ай-и-и! — вскрикнула я.

— Кажется, маленькая вуло собирается взлететь, не так ли? — спросил он.

— Вы уже достаточно сделали со мной, — простонала я. — Позвольте мне отдохнуть!