Контрабандисты Гора - [125]

Интересно, почему я проснулась? Что меня разбудило? Я не знала.

Я повернулась на левый бок и приподняла голову. Я делала это очень осторожно, чтобы не натянуть верёвку и не разбудить Милу и Тулу. Потом, оперевшись на локоть, я осмотрелась. Костёр почти прогорел, лишь красноватые отсветы свидетельствовали о том, что огонь в яме ещё теплился. В нескольких ярдах от нас Александра неспешно несла воды в своих берегах. Я отчётливо слышала плеск ей волн. Также я видела спящих Хизу и Эмеральд. Дарла тоже спала. А вот Тузы я не заметила, и это не могло не пугать, поскольку, если она была где-то поблизости и увидела, что я повернулась, это могло стать причиной наказания. Туза была женщиной несдержанной и крайне нетерпеливой, а её хлыст гибким и не знающим жалости. Думаю, что по некоторым причинам ей нравилось избивать рабынь, по крайней мере, тех из них, которые были красивы. Не ревновала ли она к нам, даже притом, что у неё был почёт её свободы, а мы были не больше чем послушными, услужливыми животными в ошейниках? Не имело ли это отношение к тому факту, что мужчины находят нас интересными, и готовы покупать нас, чтобы владеть нами? Не была ли наша красота, если таковая у нас была, тем, что приводило её в такое бешенство? Почему она была так озабочена нами? Неужели она не знала, что мы были рабынями, простыми животными, которых в любой момент могли продать или купить? Я с ужасом ждала утра, когда я снова окажусь в её власти. Почему она так часто размахивала своим хлыстом? Что с того, что мы могли быть привлекательными для мужчин? Какое это имело значение? Мы были не больше, чем простыми животными, животными, оказавшимися в её власти. Наши тела были богато расписаны полосами её раздражения. Неужели она не видела, как отчаянно мы пытались услужить ей? Как она в этом плане отличалась от мужчин. Мужчины нас почти никогда не били, если, конечно, мы не так или иначе не вызывали их неудовольствия. Безусловно, иногда нас могли выпороть просто для того, чтобы напомнить нам, что мы — рабыни. Плеть хорошо уверяет нас в нашей неволе.

Вечера у меня сложилось впечатление, что сама Туза, возможно, не пила столь же много как остальные её товарки. Хотя я всё это время лежала отвернувшись и прижимаясь правой щекой к земле, и происходящего видеть не могла, но на это указывали различные замечания, упрёки, шутки, смех, протесты и так далее. Казалось, она не столько пила сама, сколько разливала вино и подзуживала пить остальных. Я не была уверена, что она столь же стремилась опустошить свой собственный кубок, как предлагала сделать это другим. Мне это показалось интересным, и я даже задавалась вопросом, имело ли это место, или мне просто показалось, но затем я, вымотанная событиями прошедшего дня, провалилась в сон. Такие вещи не должны были меня беспокоить. Это было дело хозяек. Любопытство, как я помнила, не подобало кейджере.

Но, интересно, куда же делась Туза? Её лежанка была пуста.

Быть может, пришло мне в голову, она сбежала, возможно, ограбив остальных. Но разве в этом случае она не взяла бы с собой одну из нас, заткнув для начала рот, чтобы нести её добычу и вещи? Мешки, казалось, лежали точно так же, как это было ранее. Но потом я увидела Тузу. Он словно тень выскользнула из леса. В руке она держала какой-то предмет.

Я не смогла бы закричать, даже если бы очень захотела это сделать. И дело было даже не в том, что я просто боялся заговорить, хотя, конечно, боялась, или потому, что желанием госпожи я была обязана сохранять молчание. Дело было в другом. Широко распахнутыми от ужаса глазами я наблюдала за происходящим. Я не могла выдавить из себя ни звука. Я была слишком напугана. Конечно, я попыталась крикнуть, но ни единого звука не покинуло моего горла.

К тому же, всё было кончено практически мгновенно. Ничего не изменилось бы, даже если бы я смогла заставить себя закричать. Туза опустилась на колени около Дарлы, подняла руки над головой и с силой опустила вниз тёмный предмет, которым оказался тяжёлый камень. Дарла негромко вскрикнула, а затем, очевидно, сразу потеряла сознание. Туза отложила камень в сторону и вытащила свой нож. Я со всей очевидностью поняла, что Туза, пожелай она того, легко могла бы расколоть череп своей жертвы, убив её немедленно, но она направила удар так, чтобы только оглушить её. Похоже, у неё имелись иные планы на будущее Дарлы. Я с ужасом увидела, что Туза посмотрела в мою сторону, но она лишь улыбнулась. Своим ножом она срезала с Дарлы шкуру, забрала оружие и украшения, некоторыми из которого она тут же украсила своё тело. В конце она сдёрнула с головы своей атаманши окровавленный талмит. Затем Туза принесла один из мешков и принялась вытаскивать из него различные предметы. Я услышала лязг цепи. Туза снова присела около потерявшей сознание Дарлы и, перевернув её инертное тело, опоясала её талию цепью, плотно затянув, так что звенья вдавились в живот её жертвы. На цепи, как это распространено с такими аксессуарами, имелись браслеты рабских наручников, посредством которых руки рабыни можно было сковать либо спереди, либо за спиной. В обоих случаях они удерживались вплотную к телу. Рабыня, руки которой оказались в таком приспособлении, совершенно беспомощна. Например, даже если ей сковали руки перед телом, она всё равно не может их поднять, чтобы самостоятельно поесть. Но руки потерявшей сознание Дарлы были оттянут назад, а потом послышались два металлических щелчка. Следом Туза защёлкнула пару кандалов на лодыжках своей, не способной сопротивляться жертвы. Цепь, соединявшая браслеты, длиной была не больше фута. Тогда Туза, очевидно, более чем довольная делом рук своих, встала, разворошила угли костра и бросила в него большую часть оставшегося с вечера хвороста, который мы собрали ранее. Вскоре мощное пламя загудело, ярко осветив полянку. Пожалуй, оно было достаточно ярким даже для банкета мужчин, того вида, на котором пага льётся рекой, а раздетые свободные женщины к своему позору должны танцевать как рабыни, хотя они всё ещё по закону остаются свободными, а в конце, перед тем, как их заклеймить и надеть ошейник, их будут использовать как паговых шлюх.