Контрабандисты Гора - [102]

Была ли я действительно свободна, спросила я сама себя.

И ответ на этот вопрос был очевиден, нет, Маргарет, нет Лаура, Ты не свободна, Ты — рабыня. Я была должным образом и совершенно законно порабощена. Всё было в порядке. Согласно закону и традициям я была рабыней, и это бесспорно.

И меня волновало быть такой, такой, которая может принадлежать, которую могут продать. Но затем я поспешила выкинуть такие ужасные мысли из своей головы. Я знала, кем я, как предполагалось, хотела быть, и я попытаюсь хотеть этим быть. Я должна попытаться быть, убеждала себя я, тем, кем мне говорили, что я должна быть.

То, чем я была, и чем могла бы хотеть быть, было несущественным. Это решала не я, так за меня решили другие.

Но, я знала что, что бы я ни могла бы хотеть думать о таких вещах, к добру или к худу, я была рабыней во всём величии закона.

«Но, — сказала я себе, — теперь я — беглая рабыня!»

Я сбежала из корабельного лагеря.

На мне не было никаких веревок или кандалов. Я свободна, и я бегу.

И я пошла дальше, а потом снова прибавила шаг.

Насколько горда я была собой. И насколько глупой я была! Я что, не знала, что была рабыней?

Должно быть, уже шли дневные аны.

Солнечный свет, где он просачивался сквозь кроны деревьев, был ослепительно ярок. Границы светлых пятен контрастно выделялись на фоне окружающего лесного полумрака. Иногда деревья стояли отдельно и были высокими, идти в таких местах, чистых и широких, усыпанных опавшей листвой было одно удовольствие. В других случаях деревья росли часто, да ещё пространство между ними занимал густой кустарник. Таких чащ я избегала. Кто мог знать, что могло бы прятаться в этих зарослях. Как-то раз я замерла как вкопанная и чуть не завизжала от испуга, так как подумала, что увидела, голову животного, большую и широкую, уставившуюся на меня. Но потом до меня дошло, что голова не двигается, и тогда я осмелилась сдвинуться в сторону и присмотрелась к ней с большим вниманием. Это оказалось не больше, чем причудливое переплетение ветвей и кустов, и игра света и теней.

Я уже начала чувствовать усталость, что и не удивительно после стольких анов на ногах. Всё острее напоминало о себе чувство голода. Но я не хотела останавливаться.

Я не посмела бы спрятать еду в корзине этим утром, даже если бы у меня было разрешение появиться около кухни, где я могла бы попытаться стащить что-нибудь из продуктов, а продовольственные кладовые были закрыты на замок. С другой стороны я не боялась умереть от голода, по крайней мере, в течение тех дней, которые оставались до наступления зимы. За то время, что я провела в лесу, в той его части, которая была огорожена вешками, я достаточно много узнала о том, что в нём было съедобного. Например прячущийся в листве тур-пах, вьюн, паразитирующий на туровых деревьях, а также, некоторые растения вроде дикого сула, корни которых были съедобны. В путанице травы можно было найти плоские стручки земляного ореха, встречались деревья, с ветвей которых свисали «железные фрукты», скорлупу которых можно было взломать только камнями, а ещё гим, чьи ягоды, фиолетовые и сочные, созревали как раз осенью. Вероятно, своё название этот кустарник получил от птицы, в чьём помёте семена этих ягод сохраняются под снегом до весны, чтобы одно из тысячи могло прорасти.

Внезапно, заставив меня вздрогнуть от испуга, из кустов вспорхнул маленький фиолетовый рогатый гим. Больше всего меня поразило то, что я не видела его вплоть до того самого момента, как он взлетел. Странно, что порой мы можем не замечать того, что находится у нас прямо под носом. Впрочем, нечему было особенно удивляться, учитывая окраску перьев этой птички. Что интересно, её окраска зависит от времени года. Весной и осенью происходит линька, причём осенью птичка становится фиолетово-зелёной, как ягоды и листья самого кустарника. И кстати, на самом деле никаких рогов у неё нет, просто пёрышки по бокам головы напоминают рожки. А ягоды очень вкусные. Правда, от них язык становится фиолетовым, а если есть неаккуратно, то и губы, и кожа вокруг рта. Когда нас посылали собирать эти ягоды, нам строго настрого запрещали их есть, даже одну, а по возвращении рот и язык осматривали. Естественно никто соблазну не поддавался, по крайней мере, больше одного раза. Плеть — штука неприятная.

По мере того как я шла, и шли аны, я чувствовала себя всё более уверенно. Я уже не сомневалась в том, что к этому времени достаточно удалилась от охраняемой ларлами зоны. Ларлы, конечно, рыскали вокруг корабельного лагеря, и вряд ли стали бы удаляться от него за непонятным запахом, на который их к тому же никто не натравливал. Они ведь не слины, чтобы выслеживать добычу по запаху. Перед слинами я, кстати, тоже особого страха не испытывала. Во-первых, в лагере их было немного, а я, перед тем как покинуть лагерь, бросила своё одеяло в стирку, таким образом, у них будет неоткуда взять запах, чтобы поставить слина на мой след.

Как мало я знала о слинах!

Сбежав из лагеря, я, конечно, двинулась на запад от причала, стараясь держаться северного берега реки. Спустя какое-то время я планировала повернуть на юг и пересечь Александру. Я надеялась, что у меня получится найти маленькую лодку и воспользоваться ею. Можно было попытаться украсть лодку в ближайшей речной деревне. В крайнем случае, я могла бы переправиться на тот берег, уцепившись за бревно, или построив маленький плот из веток, связав их лозами дикого тур-паха. В этих широтах можно было не опасаться речных тарларионов. Будь я на своей прежней планете, я могла бы запросто подойти к какому-нибудь достойному, понимающему доброжелательного вида мужчине и попросить у него помощи. Практически любой проявил бы сочувствие к моей ситуации, и озаботился бы помощью попавшей в беду женщине. А вот в этом мире я не питала иллюзий относительно такой возможности. Здесь не было мужчин Земли, которых в течение многих лет обрабатывали пропагандой в интересах политиков, превращая в феминизированных, покорных слабаков, здесь мужчин не приучали отрицать их кровь, не заставляли гордиться нехваткой мужественности. Что случилось с мужчинами Земли? Неужели они не понимали, что те, кто с ними это делали, имели недобрые намерения? Неужели они не слышали голоса своей собственной крови? Но здешние мужчины ничего общего не имели с землянами. Здешние мужчины были гореанами. Со мной никто не стал бы нянчиться, охранять, защищать или прятать. Мой побег здесь бы не приветствовался. Меня расценили бы как ту, кем я была, как бесхозное животное, возможно желанное, но бесхозное, которое следовало прибрать к рукам и делать с тем то, что сильным мужчинам может понравиться.