Колебания - [33]

— Взгляд сверху? — переспросил Холмиков. — Позвольте, но это уже какая-то уфология!

— Подождите, Ксюша, — заговорил он уже серьёзно, отсмеявшись, — зачем вам самолёты? Давайте пока не будем уходить — улетать! — так далеко от нашей серьёзной военной темы, к тому же, вынужден вас разочаровать, о самолётах, их появлении, влиянии на мир и на культуру и об их отражении в художественной литературе уже написано всё, что только можно было написать… Возьмите, к примеру, Н. Паткина, он издал целую книгу, в которой подробно, с терпеливостью ангела проанализировал образ самолёта в лирике — на примере, заметьте, всей нашей русской лирики! То есть, конечно же, той, которая появилась после изобретения самолетов. Это титанический труд! Он собрал в своей книге абсолютно все стихотворения, где хотя бы как-то упоминается самолёт, и проанализировал каждое. О влиянии новых технологий и различных изобретений на культуру, на литературу в частности, кто только не писал… Вспомните — или прочитайте — Махонькина — там вам и о самолётах будет, и о телефонах даже… Работы конца XX века. Это и философия, и литературоведение, и культурология, и социология…

Ксюша притихла, слушая Холмикова, который с легкостью, за секунду, сумел разрушить все её планы, показав, насколько они наивны и насколько вторична каждая идея. Он, как и всегда, был безупречно прав. Всё, что хотела бы или могла возразить ему Ксюша, заранее было оспорено.

— Хорошо, — проговорила она, — тогда мне писать об образе дома?..

— Пишите, Ксюша, главное, не меняйте саму тематику — у вас военная лирика, и это намного серьёзнее, нежели Ивáнов или Бродский, которыми так увлечены наши девушки… Я дам вам ещё неделю, чтобы вы смогли сформулировать тему курсовой. Снова просмотрите существующие работы и исходя из этого подумайте, о чём касательно образа дома ещё не было сказано. И тогда уж мы с вами исправим это досадное недоразумение…

Ксения кивнула.

Что-то она сделала или сказала не так, в чём-то ошиблась, и есть нечто, очевидное и заметное для всех, кроме неё — потому и слышен был чей-то смешок сзади, потому ей самой и было не до смеха.

Объяснить бы всё это себе, понять каким-то образом, найти причины всему — но кроме желания поскорее уйти, кроме некоего неприятного, нехорошего чувства тяжести, неизъяснимого волнения и чего-то одиноко-жалостливого в своей душе найти не удавалось. И Ксюша, опустив глаза, стала перебирать тетрадные листы.

*

— Ждать тебя? — спокойно спросила Яна, когда семинар закончился и они с Лизой вышли на минуту в коридор.

— Думаю, не стоит… Ты не сердись, пожалуйста, — как-то растерянно, несколько смущенно даже попросила Лиза. И Яна невольно улыбнулась этому.

— Пиши, — ответила она и, ничего более не сказав, ушла в сторону лифтов.

Лиза секунду смотрела ей вслед, а затем вздохнула отчего-то и вернулась в аудиторию.

Холмиков стоял, прислонившись спиной к дальнему столу и скрестив на груди руки.

— Садись, — сказал он, кивнув в сторону пустого кресла справа от себя.

Когда Лиза села, он быстрым шагом прошёл к двери и легко повернув в ней два раза ключ запер её.

— Ну что, — хитро улыбнулся он, — как обычно?

Лиза улыбнулась в ответ и оглянулась на окно.

Холмиков, сдвинув стопки папок и бумаг, пылящихся на столе, в сторону, и резким движением, собрав все силы, распахнул окно — тяжёлое, дребезжащее. Стена задрожала, послышался грохот.

— ГУМ рухнет в один прекрасный момент, когда кто-нибудь так же пожелает открыть окно, — с иронией, но со злобой нескрывамой произнес Холмиков. — Держи.

Лиза взяла у него сигарету и прикурила от его зажигалки, повернувшись в кресле боком, к окну, и скрестив ноги на подлокотнике. Выдыхая дым, она смотрела на Холмикова снизу вверх, и он казался ей ещё выше.

— Хороший день, чтобы уехать из этого города. И из этой страны, — сказал Холмиков, смотря в окно. — Уехать на берег Франции, Италии. Или на Гоа. Ты была на Гоа, Лиза?

— Нет, — сказала та, смеясь, — я была только в Турции. Четыре года назад.

— Ах, Турция! Ну что нам эта Турция! Хорошо, конечно, да скучно, и — не для души. Однако и лучше, чем здесь быть. Эта страна проклятая сводит меня с ума, Лиза.

— Почему же? — с искренним интересом спросила та.

— Как почему? Но вы сами не понимаете? Климат, Лиза, климат, и всё тот же квартирный вопрос, и вечная клоунада… Вечная, Лиза, клоунада. И спешка, и пыль, и тоска, беспокойство, болезни. Тоска неизмеримая, некончающаяся. С рождения и до смерти — всё клоунада да тоска… Мне, знаете ли, Италия много больше по душе — и ментальность их, и всё, всё… И уехал бы — точно знаю, что не началось бы ни ностальгии, ни слёз, ни сожалений. Мне незнакома эта любовь к Руси, не чувствую я её — хоть убивай меня — сколько ни пытался. Вот как бывает у некоторых вера отсутствует в душе, вот и у меня с любовью к России так же. Иногда только как будто вспыхивает что-то — когда поэзию читаю, знаете. И всё больше это что ли с литературой, с языком связано. Язык наш, бесспорно, удивительный. Но оно вспыхивает — и скоро гаснет, почти тут же гаснет, как услышу чей-нибудь крик под окном или новости включу. Честное слово, уехал бы, Лиза, и никогда не вернулся.