Колебания - [35]

Лиза, неуверенная, что готова согласиться с Холмиковым, привычно улыбнулась, но через секунду ответила:

— Да, наверное, со стороны наше с тобой взаимодействие на семинаре кажется забавным…

Холмиков понимающе кивнул:

— Ничего, пусть привыкает… Пора ей взрослеть…

Лиза мягко высвободила руку и вновь улыбнулась, сама уже того не замечая.

Холмиков отпер дверь и придержал её, пропуская Лизу вперёд.

Когда она уже сделала один шаг в коридор, он сказал ей в спину, смотря на стройный легкий силуэт, вновь показавшийся ему на секунду только миражом:

— Но всё-таки ты успокой её: она ведь не занимается Набоковым, так что ей ничего не грозит.

Лиза приостановилась на секунду — но в следующий миг она уже шла не оглядываясь, беззвучно и невесомо, по сумрачному коридору мимо сотни маленьких деревянных дверей, приоткрытых и наглухо запертых.

6

Узкая старая батарея вдавливалась в тело, причиняя неудобства, но приятно согревала. Свет, падающий сзади, из большого во всю стену окна, незанавешенного ничем, бледный, зимний, будто убирал контраст у каждого оттенка, и весь второй этаж становился как-то бледнее. Выделялись лишь тёмно-зелёные огромные листья растений, напоминающих тропические, — названий Яна не знала, — и они перекрещивались между собой, создавая узорчатые тени на выцветшем деревянном полу. Гигантские горшки с этими растениями, старые, трапециевидные и квадратные, светло-бежевого цвета, стояли вдоль всего окна. Окно заменяло собой полностью одну стену, и за ним начиналась небольшая терраса, вход на которую был воспрещён, а на двери висел замок. Горшки с растениями стояли нестройным рядом, группировались в беспорядке, прижимались друг к другу вплотную и образовывали широкие коридоры. Весь второй этаж Старого гуманитарного корпуса являлся местом загадочным и наиболее бестолковым. Из вещей важных и необходимых там располагались столовая и актовый зал, но и то, и другое вместе занимало лишь треть этажа. Столовая находилась посередине большим прямоугольником, а актовый зал был с ней рядом, но перед собой имел обширное пустое пространство, вроде коридора, не занятое ничем. Там-то и было устроено администрацией нечто вроде ботанического сада, уголка природы. Зелень была повсюду. Листья тёмные, глянцевито-блестящие, гладкие, напоминающие спины морских жителей, серебристо-зеленоватые, пыльные и высохшие, слегка пожелтевшие и травянистые — листья всех цветов, размеров и формы сгибались и нависали над теми, кто поднимался туда, с высоты разнообразных стволов и стеблей, каждый из которых был выше человеческого роста или вровень с ним. Буйство диковинной зелени, неожиданно встречающееся на пути того, кто привык уже к пыльным доскам и потрескавшейся штукатурке стен, посередине прерывалось чем-то, что при возможности взглянуть сверху напомнило бы серебристую морскую раковину. Это была широкая винтовая лестница, совершающая всего один оборот, полукругом уходящая вниз, на первый этаж. Ступени её были светло-серые, а с обеих сторон она защищала спускавшихся студентов и преподавателей прочными вертикальными перекладинами металлических перил. На противоположной стене, за которой и начинался актовый зал, слегка под наклоном висел огромный портрет Ломоносова, и более на стене не было ничего. Когда дневной свет мерк, портрет освещался тусклым желтоватым светом прямоугольных ламп, рядами идущих по потолку, половина из которых была неисправна. Ломоносов отрешённо взирал на пустующую часть этажа, на стеклянную стену напротив и на горшки с растениями. Знай он, что творится в другой части, за столовой, скучающе-печальное выражение его лица, вероятно, изменилось бы, поскольку висеть среди пятнадцати старых деревянных шкафов, закрытых на замки и наполненных тем, о чём никто и не знал, в постоянном пыльном сумраке из-за отсутствия окон, среди картонных коробок и забытых чьих-то вещей он едва захотел бы.

Шум из столовой удивительным образом обрывался в тропической части этажа. Столовая была переполнена, как и всегда на большом перерыве; толстая дверь в неё никогда не закрывалась, но ни запаха котлет и супа, ни гула голосов не долетало до Яны и Лизы, расположившихся, будто два беспризорника, не нашедших иного места, у батареи и окна, между двумя огромными горшками.

— Снег пошёл! Опять, и даже сильнее, — сказала Лиза, стоявшая к окну боком, прислонившись к шероховатому бежевому горшку.

Яна, сидевшая на батарее, за которой начиналось окно, словно бы начинался мир, обернулась; теперь весь этот мир был занавешен белой пеленой.

— Да, — сказала Яна.

— Будешь ещё чай?

— Можно.

Лиза, взяв у Яны одноразовый пластиковый стаканчик, стала открывать термос.

— Всё-таки, что за университет такой! Нигде не сядешь, занято всё вплоть до каждой ступеньки на лестнице! Что, по их мнению, мы должны делать на большом перерыве? Поесть — не поешь, столовая переполнена, бутерброд из буфета, в который выстраивается бесконечная очередь, съешь и то стоя, или сидя на узкой батарее. И они требуют, чтобы мы учились. Нет уж, вы ремонт сперва сделайте и диван поставьте, а потом уже и о придаточных предложениях поговорим…