Колебания - [34]

— Так что же не уедешь? Ведь ты бы мог.

Холмиков не ответил.

В течение всего разговора мечтательная улыбка не сходила с его лица, и голос звучал спокойно, уверенно, возвышался и затихал ровно там, где это было наиболее уместно, и Лиза, глядя на Холмикова, всё стремилась подсознательно разгадать загадку: правду ли он говорит, или будто репетирует монолог для театрального представления, читает с выражением хорошо знакомый ему текст. Нет, наверное, — казалось в другую секунду Лизе, — он не репетирует; он уже на сцене — и выступает, — на сцене собственного маленького театра.

Холмиков докурил, и от легкого точного движения бычок полетел в вечереющий заоконный пейзаж. Лиза сделала так же.

— Проклятая зима, — полушутливо произнес Холмиков, — ещё и пяти часов нету, а уже темнеет. И эта сырость, и холод. Провалилось бы к чёрту, да?

— Да, — с готовностью ответила Лиза, в этом согласная с Холмиковым полностью. — Учиться невозможно. Ничего невозможно, кроме того, чтобы лежать, укрывшись одеялом, и смотреть фильмы.

— Да? А вот девочки с нашего семинара, — заметил Холмиков, — с тобой бы поспорили. Ходят исправно, и не помеха им ни дожди, ни холод. Устают, думаю, бедные, но, в отличие от тебя, лежать под одеялом они себе позволить не могут — совесть замучает.

— Ужасно, ужасно — запротестовала Лиза, — не понимаю таких людей, даже боюсь их в чём-то. Ужасно — половина факультета у нас такая, если не больше, — когда я курю, они смотрят на меня с опаской!

— На тебя и на всю ту, другую половину — которая только курит, смеется и много гуляет… Но, Лиза, ты — не относишься ни к тем, ни к другим. Ты действительно такая одна — на весь факультет, и за все те годы, что я преподаю здесь, мне не встречалось таких. Ты ни на кого не похожа. Ты одинаково понимаешь все грани жизни, ты сочетаешь всё. Это удивительно и прекрасно, настолько, что я нарушил все собственные правила. У меня есть — был — непреложный принцип: грань со студентками не переходить. А теперь я — будто персонаж пошлой, набившей оскомину истории. Молодой преподаватель в очках и с галстуком, литературовед — и девочка-второкурсница, резко отличающаяся от всех, цепляющая одним только взглядом. Прости меня, что всё это так тривиально, так приземлёно может выглядеть — только поверь, что мои чувства искренни.

Лиза опустила небесно-голубые глаза и смущённо улыбнулась, зная, что эта реакция является универсальной и наиболее удачной на многие подобные слова, сказанные в её адрес. Глубоко в душе вновь едва слышно звякнул маленький колокольчик — занавес поднимается, зал заполнен, сцена освещена ярким светом? Одинокий темный силуэт человечка появляется на ней… Или же нет театра, нет сцены, нет блеска, и света, и самодельных картонных декораций, и пёстрой публики.

— Можно попросить тебя встать на секунду?..

Лиза легко поднялась, будто птичка вспорхнула.

Холмиков же, напоминающий в тот миг большого довольного кота, устроился в кресле, свою жизнь без которого на факультете он не мог и вообразить, и с удовольствием откинулся на спинку.

— Иди сюда.

Лиза подошла, но присела сперва только на широкий подлокотник слева от Холмикова, поглядывая на него, повернутая вполоборота, и заправляя короткую прядь волос за ухо.

— Хорошо, посиди пока так, — разрешил Холмиков.

Света не зажигали. Аудитория постепенно погружалась в декабрьский мрак, и только уличные фонари тускло светили сквозь широкие незанавешенные окна. Их желтоватый свет смешивался с синей тьмой и какой-то особенной, факультетской тишиной. Всё замерло. Не слышно было даже тиканья больших часов у двери. Казалось, что всё растаяло.

— А эта аудитория не так и плоха — если сравнить с остальными, да?.. — негромко произнёс Холмиков, будто бы мыслил вслух. — Ах, сейчас вспомнил — кабинет! Ну, разве я не прав, что кабинеты — это в поликлинике?

Лиза рассмеялась и сказала, что безусловно прав. Но это воспоминание уже навело Холмикова на мысль другую, и он сказал, как бы рассуждая:

— Забавные у нас всё-таки личности учатся. — Пауза. — Мне кажется, все они — девочки на нашем семинаре — ещё девственницы; поэтому так смущаются моих шуток. — Ещё несколько секунд тишины. Лиза, тая полуулыбку, взглянула не него. — Но вот скажите, Лиза, — прищурился Холмиков, — может быть, я действительно сегодня что-то неприличное сказал?

— На мой взгляд, ничего… — ответила она. — Ксюша, мне кажется, немного не уверена в себе…

— Ксюша, — протянул задумчиво Холмиков, — попросту дура.

Помолчав, он добавил:

— Военная лирика у неё, вот вам и всё объяснение. Ну, — сказал он, наконец притянув Лизу к себе на коленку и крепко обхватив за талию, — хочешь ты бросить своего Чехова и заняться военной лирикой, говори?..

***

Когда Лиза, включив свет и поправив перед маленьким зеркальцем волосы, подошла уже к двери, Холмиков вдруг схватил её руку и остановил, развернув к себе.

— Скажи мне, ведь Яна всё о нас знает? — спросил он, глядя Лизе в глаза внимательно и неподвижно.

— Частично… — начала было Лиза.

— Я сегодня прочитал это в её прячущемся взгляде, — проговорил Холмиков.

Затем он продолжил несколько мягче:

— Всё-таки в отличие от нас с тобой она очень чистый человек… И не умеет скрывать.