Колебания - [24]

От ясности представившейся картинки Лиза даже прикрыла на секунду глаза и поморщилась, прогоняя видение. Затянувшись покрепче, она сказала уже спокойнее:

— Понимаешь, мне кажется, что я физически ощущаю, как это происходит: то, о чем все говорят. Как уходит молодость — прямо сейчас, на моих глазах! Уходит у меня из-под носа. Говорю, я будто бы кожей чувствую это… Я знаю, всегда знала, что оно неминуемо случится — но неужели сейчас?.. Я так боюсь этого желания, Яна!.. А оно не исчезает, назло мне не исчезает, только усиливается… Думаешь, это глупо?

И к весне Яна, благодаря своим ли ответам, данным Лизе тем декабрьским днем, благодаря ли самой Лизе, которая, вероятно, к советам и не прислушивалась, а спрашивала их так только, чтобы спросить, в наимельчайших подробностях знала уже о жизни двух молодых людей, чей корабль готов был вот-вот отправиться в плавание к в светлому будущему, всё, что только можно было знать. Кардинальная перемена в Лизиных взглядах произошла молниеносно и неожиданно, в сотую долю секунды, подобно тому, как резко меняется погода на далекой малоизученной планете. В самом начале лета, оглядываясь иногда на себя же прежнюю, и всматриваясь, точно не узнавая, в ту странную незнакомую девочку, Лиза удивлялась ей с искренностью ребенка.

Не умирала молодость. Не обрывались выходные и праздники.

Жизнь, какой она стала новой весной и летом, едва отличалась от той, что была летом прошлым и следующей за ним осенью. То маленькое негласное изменение, которое произошло с ними обоими, с ней и Алексеем, и в котором они согласились друг с другом почти без слов, по сути ничего не меняло. И вдвоем им было легко и весело делать всё то, что и прежде они делали поодиночке. Исчезнувшие тревожные мысли непременно вернулись бы к Лизе с новой силой, сумей она интуитивно почувствовать непреложность закона: чем веселее становится, чем больше усиливается веселье, тем ближе день, когда оно обрушивается вдруг, иссякает внезапно. И то, что порой обнаруживается за ним, напугало бы Лизу до смерти, если бы только отдаленно представилось ей. Но она не имела вредной привычки подолгу фантазировать о несуществующем, о непроизошедшем; эти миражи и химеры лишь изредка вторгались в её сознание, вполне способное уживаться с ними, но предпочитающее решать вопросы насущные, не слишком отдаляясь от них в области будущего или прошлого. Потому и то, как всё же исчезло веселье, вдруг, в один неуловимый миг, и удивило, и испугало Лизу, и тут же потребовало от неё немедленных действий. Необходимо было найти причину произошедшей перемене, и впоследствии причина эта казалась Лизе до смешного очевидной.

С началом лета она заметила, как туман, окутывавший её в течение первого семестра и начавший внезапно рассеиваться во втором, исчез окончательно. Весь туман её мечты, которая осенью казалась чудесным спасением, был развеян ветрами, продувающими Старый гуманитарный корпус через огромные окна и тонкие стены. Вслед отдельным, ещё клубившимся завиткам и облачкам, готовым также унестись с малейшим дуновением, из двух небольших кабинетов на девятом этаже вырывались яростные вихри и смерчи, и так к началу лета туман исчез совершенно. Кружившиеся вихри состояли из всевозможных слов, выслушиваемых Лизой в тех двух кабинетах. Это были слова о том, что обязан студент и о том, на что он имеет право. Также это были слова о том, чтó возможно в теории и как это соотносится с практикой, цифры статистики и длинный перечень требований, вроде: «Не иметь задолженностей», «Закрыть на „отлично“», пометка мелким шрифтом о «лишь в случае наличия мест» и ещё множество всего. Неохотно прерывая поедание свежего пышного кекса, который так и таял во рту, с опаской то и дело посматривая на чай, остывающий с каждой секундой, обдавая Лизу взглядом, выражающим предельную тоску и усталость в странном сочетании с презрением и недовольством, представители рода человеческого, по биологическим признакам определяемые как женщины, закручивали эти жуткие вихри слов, словосочетаний и цифр, так что у Лизы кружилась голова, а сладкий туман вокруг всё таял и таял. К началу лета оказалось, что всё изменилось кардинально. Туман вовсе исчез, Старый гуманитарный корпус, хотя и по-прежнему воспринимаемый исключительно как большой мусорный бак, стал чем-то вроде неотвратимой действительности, которую по прошествии года разум согласился принять, а сердце, не в силах полюбить, перестало ненавидеть до боли, а Яна из девочки-однокурсницы превратилась в настоящего нового друга.

Так журфак остался лишь в мечтах из далекого — как уже казалось — прошлого.

Однако самое важное изменение, затмившее собой все прочие, было связано со внезапно оборвавшимся весельем и тем, что открылось за ним.

А за ним оказались все те вопросы, из которых — замечаемых им самим или же успешно игнорируемых — так или иначе складывалась жизнь Алексея. За ним оказалась начавшаяся вдруг разносторонняя деятельность Лизы, направленная на решение этих вопросов и несколько удивившая её же саму. Опыт подсказывал, что желание посочувствовать и помочь возникает в её душе, без преувеличения, ежедневно — ко всякому, кто обратится с рассказом о жизненных трудностях именно к ней. В этом и заключалась для Лизы сама жизнь — непрерывная цепь событий, наполняющих смыслом её существование. Если же всё затихало, если ни единой мелочи не находилось для нового списка дел — Лиза спокойно брала в руки книгу или смотрела фильм, и скука настигала её не сразу. Неумение находиться наедине с собой и непринятие собственной сущности были ей совершенно незнакомы. Она не боялась себя и не нуждалась, как многие, в постоянном шуме, заглушающем мысли.