Колебания - [105]

— А хотите, — спокойно произнесла Лера, дождавшись, пока Роман договорит, — я вам сейчас докажу, что вы ошибаетесь — насчёт понимания? Говорите, один никогда не может полностью понять другого, заглянуть в душу? Знаете, я оставлю в стороне всё, что могла бы сказать: о том, что вы обобщаете, о том, что потребность в подобном понимании — это странная прихоть, это скорее каприз, нежели то, что действительно необходимо людям; это диктуется неуверенностью в себе и болезненным желанием быть любимым и признанным, привычкой считать свои таланты недооценёнными… Но, пожалуй, я, вопреки собственным убеждениям и нежеланию притворяться психологом, лишь покажу вам, что такое понимание возможно и его не так трудно достичь — и после этого вы, быть может, сами решите, что оно ненужно вам.

— Попробуйте, — равнодушно сказал Роман, однако нехорошее предчувствие шевельнулось в глубине его души, и он насторожился.

— Что ж, — по-прежнему спокойно ответила Лера. — Смотрите: в данный момент, пока вы говорили, ваш голос звучал отрывисто и раздражённо, мрачно, а сами вы смотрели всё время вниз, избегая взглянуть мне в глаза; я вижу, что вам не хочется сейчас говорить со мной, но однако желание наговорить гадостей о том, что так вас злит, оказалось сильнее. К тому же пару часов назад вы очевидно действительно хотели поговорить со мной, потому что пришли на спектакль — уже в самом его конце! И вы засмущались, когда я подошла к вам, потому что, очевидно, на тот момент уже пожалели, что пришли, и хотели сбежать — но не успели. И тут я не уверена: вы пожалели из-за того, что просто передумали говорить со мной, или же вас так расстроил и разозлил финал спектакля — как и финал книги — ведь там речь о Боге и о спасении души, а вы упорно ненавидите это. И далее: в ваших словах только что я услышала горечь и невыразимую тоску, которую вы и скрыть не пытались, потому что вам вроде как всё равно, что о вас подумают люди, и потому что вы уверены, что они никогда ничего не замечают. И самое главное — и такое банальное: вы не хотите показаться чувствительным и открытым, потому что считаете это слабостью, а между тем вы — теоретик метамодернизма! И даже мне, хотя я знаю совсем немного об этом, очевидно: верить в идеи метамодерна, разделять его фундаментальные установки и понимать их суть может лишь человек восприимчивый, не бессердечный и даже — сентиментальный! Вы это знаете, и вас это злит! Вот откуда берутся все ваши слова и это показавшееся мне сперва странным противоречие: вы говорите, что у нового поколения вновь возникает потребность в искренности, в серьёзности, в чувствах — и сами же затем называете наших ровесников «кусками мяса» и «мухами», которых сводит вместе лишь скука и душевная пустота! Вы не хотите принимать ни себя, ни то хорошее, что есть в мире и в других людях, у вас это всё вызывает смех и презрение, и однако — вы разделяете идеи метамодернизма, и потому я уверена, что в глубине души вы не злой человек. Будь я действительно психологом или автором психологического романа, мне стоило бы обратиться к вашему детству и в нём поискать причины всему этому. Но о вашем детстве я, во-первых, ничего не знаю, а, во-вторых, это было бы уже невежливо с моей стороны. Хотя — ведь это вы настаиваете на глубинном понимании…

Повисла пауза.

— «Не судите, да не судимы будете», — тихо и как будто радостно произнёс вдруг Роман.

Лера взглянула на него как-то странно, и ничего не ответила.

Между тем они подошли уже к метро и остановились у входа, засыпаемые снегом.

— У меня есть один знакомый, — сказал Роман, оживившись, точно человек, который в тяжёлом споре вспомнил свой самый главный аргумент. — Максим. Так вот он недавно появился на пороге моей квартиры — пьяный до такой степени, что едва мог стоять. И знаете, почему? Потому что девушка, которую он, по его словам, полюбил больше жизни, ушла — «даже не хлопнув дверью». И он говорил всё о том, как ему непременно необходимо кардинально изменить жизнь и себя в первую очередь, всё спрашивал меня, плохой ли он человек. Клялся и плакал, что скоро станет совсем другим, до того, что ни я, ни кто-либо ещё даже не узнает его. Я кивал и поддакивал, говорил, что верю, что непременно так и будет. С тем он и уснул. И знаете, что? Та самая девушка днём ранее также приходила ко мне домой.

— Да, представьте себе, — продолжил Роман, закурив. — Но конечно, нужно ведь объяснить, почему мы знакомы… В конце ноября они оба были у меня дома. Мы встретились по инициативе Максима. Жене — той девушке — очень хотелось поговорить о современном искусстве, и Максим, не справившись с этой задачей сам, решил познакомить нас. Видимо, он пожалел об этом ещё прежде, чем состоялась встреча, поскольку в течение вечера он и слова не сказал, а только злился, краснел и много пил. В конце концов он совсем напился, и им пришлось уехать. И вот, спустя некоторое время, Женя вдруг появляется у меня дома, в руках у неё бутылка вина, и вид такой, знаете, заискивающий, будто смущённый, и она что-то говорит, вроде извиняется всё за тот случай, и уже смотрит как лисичка, и всё намеревается зайти, прикрывая пустыми словами истинные намерения, которые, конечно, понятны… Только мне неинтересно всё это. Драма, игра — вот их любовь! Вот суть и смысл жизни для таких, как они! А иначе — скука и пустота!