Колебания - [107]

Эта тема казалась исчерпанной. Эти образы и персонажи проявили себя во всей полноте, и более не могли сказать о себе уже ничего нового, — и они сами, печально улыбаясь на прощанье, один за другим оставляли Яну, благодарные за уделённое им внимание.

Она понимала всегда, что очерки филфака являлись только началом — немного наивным, местами преувеличенно-эмоциональным, однако и в них она старалась, насколько могла, достичь совершенства формы, добиться богатства и красоты языка, не жалея на это ни сил, ни времени, но все равно никогда не бывала удовлетворена результатом. В процессе она неоднократно говорила себе, стараясь успокоиться: «Для первой относительно серьёзной работы это неплохо, это достаточно», но мысль о том, что в будущем она вырастет, станет взбираться на более крутые, высокие скалы и выбирать тропинки ещё более извилистые пугала её лишь в минуты слабости, в остальное же время — звала за собой, наполняя душу трепетом, но решимостью.

Потому-то ни на секунду не забывала Яна о мире «реальном», о мире за пределами филфака и Университета, которые были лишь малой его частью; о мире, который также ждал своего автора, поэта, художника и шептал иногда Яне разрозненные ещё строчки, способные однажды заполнить множество пустых страниц, если к ним прислушаются. Новости этого мира, о котором Яна собиралась однажды написать, день ото дня становились всё невероятнее и причудливее; войны, митинги, теракты, активистские движения, мигранты, бесконечная борьба за чьи-то права, постоянные выборы, внезапное появление умных бактерий, сумевших выработать иммунитет к антибиотикам, набирающий темпы технический прогресс, продолжающиеся попытки освоения космоса, отправки спутников к Юпитеру и дальним звездам, спорные аресты за деятельность в интернете, самый интернет и всё, что было связано с ним, — ежедневно это и многое другое звучало ужасающим гулом со всех экранов и мониторов, кричало заголовками статей. Ежедневно это беспокоило и поражало всех людей, не утративших способности мыслить, и Яну среди них — особенно, в какой-то степени даже сильнее; она знала и чувствовала: нельзя быть равнодушной, нельзя молчать, оставаясь в стороне, не имея и представления о той истории, которая творится на глазах, — особенно нельзя ей, слышащей голос невоплощенных идей и необходимых строк, душой открытой к миру образов. Замыслы новые, совсем непохожие на предыдущие, зарождались в бесконечном пространстве воображения, разнообразные сюжеты и идеи произведений всё чаще возникали там, нетерпеливо ожидая своего появления на свет, — и Яна чувствовала, как делает шаг на новый, ещё незнакомый ей путь.

Одновременно с этим она сознавала и всю свою слабость, почти беспомощность; чтобы отразить современность такой, какой она являлась, необходимо было иметь знания намного более обширные и глубокие, а мыслить не только поэтическими образами, но и рационально; нельзя было оставаться в заоблачных далях и творить, обозревая мир с высоты, на которую уносилась художественная мысль; нужно было сперва оказаться в самой гуще событий, не пугаясь и слова «политика»; именно так поступали подлинные художники, великие романисты и поэты. Чтобы стать таким подлинным художником, Яне потребовалась бы целая жизнь, полная бесконечного тяжелого труда, сбора и обработки фактического материала, собственного участия во многих движениях, которые она привыкла критиковать, — и Яна понимала это. Чтобы задача не казалась столь непосильной, какой она представилась в первый момент, Яна решила начать с малого. Мир филологии затуманивал взгляд поэзией всевозможных гуманитарных предметов, и события остального мира — нелепые, жуткие, порой чудовищные — проплывали мимо, точно облачка пара, и взгляд уже не замечал их. Не таким взглядом должна была смотреть на жизнь Яна — и она, желая прогнать поэтический туман, стала внимательно следить за новостями, ежедневно слушать политические передачи, читать статьи — словом, делать всё то, что она так не любила. Вскоре были уже заметны и результаты — у Яны начались головные боли, и по ночам её стали мучить странные сны. Но она, не прекращая попыток, продолжала обдумывать происходившие в мире события и своё к ним отношение.

Благодаря этому десятки идей ежедневно сменяли одна другую в её голове; это были идеи рассказов, повестей и даже романов, — но все они исчезали так же быстро, как появились. Яна отбрасывала их, иногда улыбаясь, иногда пугаясь, но всякий раз зная интуитивно, что все они — не то, что действительно нужно.

Всё изменилось за один ноябрьский день. Поворотным моментом во всей её судьбе — о чём Яна тогда не догадывалась — стал час, который она провела за просмотром телепередачи, считавшейся многими одним из самых важных событий, случающихся за год. То была прямая линия с главой государства.

Ставшая уже традиционной, она представляла собой своеобразный разговор президента со всеми желающими, которые звонили, отправляли сообщения, записывали видео, так что линия была перегружена, а число поступавших вопросов из года в год росло и составляло уже миллионы, из которых ответить глава государства успевал не более чем на сто, несмотря на длительность прямой линии. За целый год не проявляли жители такой активности — ни в делах семейных, ни в государственных — какую можно было наблюдать за эти несколько часов эфира и за пару дней, предшествующих ему. Казалось, добиться того, чтобы вопрос действительно просочился тоненьким голоском в громогласный нескладный хор прямого эфира и прозвучал в отведённую ему единственную минуту, было заветной мечтой и целью всей жизни для каждого. Одни не хотели упустить видевшуюся им чудом возможность обратиться точно к джинну, способному исполнить любое желание. Другие долгими ночами грезили о пятиминутке ненависти, которая их устами прозвучит с экранов на всю страну и тем самым облегчит им душу, напомнив главе государства, кто он есть в глазах народа, говорить от лица которого они считали своим долгом. Третьи, будто господу богу, для чего-то хотели излить ему своё горе, из которого состояла вся их бедная жизнь.