Колебания - [109]

Однако из-за множества дел в университете вернуться к её воплощению Яна смогла лишь в середине декабря. Тогда, погружённая в работу, она совсем забросила университет, появляясь там раз или два в неделю, не думая даже и о приближавшемся конце первого семестра и о сессии.

Повесть захватила её. Заставила отправиться к болотным мхам лесов, густыми зелёными стенами растущих по берегам быстрых диких рек, вглубь бесконечной карты России, к чему-то древнему, по-настоящему русскому; к пейзажу и своеобразному говору жителей, к разноцветным полям и прозрачному небу. Яна не смела и не желала сопротивляться этому; она исписала уже не один черновик в тщетных попытках достичь в области выстраивания композиции и в работе с фактическим материалом результата такого же, какого давно — как сама не могла не заметить — достигла в красочных поэтичных описаниях природы и человеческих чувств.

Она понимала, что нельзя быть лишь пейзажистом, равно как и портретистом; ей нужно было проникнуть во всех те сферы, о которых она прежде имела лишь самое отдалённое представление; чтобы писать об обманах и угнетениях, которые так беспокоили её, нужно было выстроить убедительные, непротиворечивые, правдоподобные сцены этого обмана и угнетения со всеми возможными деталями. Яна сознавала свою слабость и некомпетентность.

Однако медленно, но верно повесть куда-то продвигалась, и Яна чувствовала, что однажды справится с ней. Она вставала из-за стола, точно выигравшая войну; в день по абзацу, в час — по одной фразе. Маленькими шагами она подбиралась к нижней ступени тех высот, которые покорёнными грезились ей во снах. За первую неделю декабря Яна смогла написать лишь одну, вступительную, часть, рисующую пейзаж маленькой деревни, расположенной на небольшом холме у реки и окружённой с другой стороны глухим лесом, рассказывавшую о случившемся весной наводнении, о нескольких жителях деревни — главных героях, о первой оказанной им помощи, пришедшей из ближайшего города на следующий же день. Далее Яна собиралась вести рассказ о том, как на оказанной первой помощи всё и остановилось, как присланный из города эксперт оценил масштабы ущерба и заверил жителей, что в скором времени будут приняты меры, но как он исчез бесследно вместе с обещанием, в то время как от сырости на стенах домов появилась уже плесень, а огороды оказались полностью затопленными, как один из героев отправился в город в одно из бесчисленных ведомств и как они стали играть им, точно мячиком, перебрасывая друг другу и поддавая ногой, чтобы летел быстрее.

Так, незамеченной, прошла и третья неделя декабря. Однако конец первого семестра никогда не был поводом для шуток, и особенно — на четвёртом курсе; поэтому Яне, хотя всё в ней противилось этому, пришлось однажды отложить недописанный черновик главы, — как раз в тот момент, когда она увлеклась повествованием о менявшемся чудесным образом прямо на глазах у посетителей расписании приёмных часов одного важного лица — так, что всякий раз неизменно оказывалось, что посетители пришли во время обеда.

Днем двадцать первого декабря Яна со вздохом отложила лист и стала собираться в университет.

Глава 21

Не думая ни о чём, на первом этаже Старого гуманитарного корпуса сидела Лиза — на выцветшем, обтрёпанном и несколько скосившемся вбок рыжем диване. Пёстрая толпа студентов, заполнявших этаж, змейкой выстраивавшихся от лифтов к буфету, казалась ей теперь призрачным разноцветным пятном; мимо мелькали высокие каблуки, яркие сумки, строгие платья — все эти атрибуты и признаки, по которым с лёгкостью угадывались в толпе студентки факультета политики; затем свитера и кофточки, юбки, штаны и кроссовки неопределённых цветов, полудетские какие-то рюкзаки и заколки-бабочки — причудливый симбиоз… Лица студентов из Поднебесной, проделывающих долгий путь до Москвы и главного её университета и встречающих в конце длинный серый сундук в одиннадцать этажей, — лица всегда счастливые, одинаково радостные… Грохочущая тележкой с вёдрами и моющими средствами, грозная в своей одинокой борьбе с туалетами уборщица, причёска-парик XVIII века… Всё это кружилось и бушевало вокруг тихо сидевшей Лизы, сделавшей в тот день усилие почти что нечеловеческое, чтобы приехать в университет хотя бы и на последнюю пару.

Выйти из тишины и тепла квартиры в слепящий глаза мороз улицы; ощутить, как зима словно сжимается вокруг, только и ожидает подходящего момента, чтобы запустить свои скользкие ледяные щупальца за воротник, в рукава, в едва заметную щёлочку между застёжками; почувствовать себя слабой и беззащитной перед пасмурным зимним днём, перед холодным блеском, нездоровой мёртвой белизной… Везде проникал этот яркий, как будто искусственный, далёкий солнечный свет.

Ни разу ещё она не увиделась с Яной с того самого дня, как обнаружила книгу в собственной сумке. Яна совсем пропала, не напоминая о себе ни словом. Лиза же как бы замерла, замерла в нерешительности, что ей следует теперь сделать. Каждый раз, приходя в университет, она тайно боялась всё-таки встретить там Яну, но и одновременно на это надеялась; слова уже не помещались в тишине её души, они требовали вырваться наружу, разлететься по воздуху. Они нестерпимо мучили её.