Колебания - [111]

Холмиков сел на диван рядом с Лизой, мысленно умолявшей его не делать этого. Тени сожалений о прошлом вновь обступили её с новой силой в эту секунду особой уязвимости и душевного смятения — но лишь в самый первый миг. Недавняя их неловкая встреча в Лас Флорес ещё стояла у неё перед глазами — а Холмиков уже засыпáл её комплиментами, привычно и просто, и каждое его слово, вместе с бархатным взглядом, проникало, казалось, прямо ей под одежду и сжималось в кольцо вокруг шеи. Лизе захотелось вдруг спрятаться, заслониться; с ней рядом будто сидел большой мягкий кот с огромными лапами, готовый в любой момент жадно обхватить её и унести, убаюкивая колдовским мурчанием. Ещё две недели назад ужасающаяся от мыслей о том, чего лишилась она по собственной воле, теперь Лиза ужасалась от ощущения этого большого хитрого кота рядом с собой и существовавшей два года назад возможности всегда чувствовать на себе его мягкие тяжёлые лапы. Внезапно ей захотелось более всего на свете оказаться в маленькой комнатке на окраине города, и промелькнувший в воображении помятый дорожный знак стал словно увеличиваться в размерах, превращаясь в непроницаемый щит, за которым от кота можно было спрятаться. Преодолевая гнетущую тоску, Лиза заставила себя что-то ответить ему, а затем поняла вдруг, что он предлагает ей подняться наверх, на девятый этаж, на кафедру, где, в отличие от шумного, людного первого этажа, никого нет.

Она только удивлённо покачала головой и произнесла, что не может пропустить следующую пару. Однако даже и в тот миг в самой глубине своей души она не нашла бы ни сил, ни желания сказать что-либо, способное прогнать кота навсегда, будто ведро воды; тоненький голосок настойчиво, не прерываясь, вновь и вновь перечислял все возможные непредсказуемые жизненные ситуации из призрачного будущего, утверждая, что может пригодиться любое знакомство и любой человек. К голоску этому Лиза привыкла настолько, что почти и не замечала его, но он продолжал звучать и вёл её сквозь жизнь так, как иных ведёт вера, мечта или интуиция.

У Холмикова же в душе шевелилось что-то такое, чему невозможно дать описание тут же, на этих страницах — и именно оно вынуждало его действовать так, как он действовал, даже если подобное поведение и было самым неправильным и нелогичным.

Едва услышав отказ, Холмиков сразу, будто ничуть и не удивился, уже спросил:

— Вы придёте сегодня на лекцию, Лиза? Приходите, отвлекитесь от невесёлых мыслей, — а с этими словами и вовсе оставил её.

Что-то промелькнуло в его поведении… Но Лиза не стала задумываться. Она проводила его пустым взглядом; лекция о каких-то абстракциях, не то о поэзии, не то о музыке, пара, на которую целенаправленно ехала она в тот день, — всё это стало казаться одинаково бессмысленным, мелочным. Хотелось только навечно остаться сидеть так, посреди людного этажа, на облезлом диване, и чтобы никто никогда не трогал. Но между тем Лиза знала отлично — и мысль эта уже стала беспокойно кружиться в её сознании, — что пропусков преподавательницы с кафедры английского языка не терпят так же, как опозданий, сонных лиц, неуместных улыбок и ошибок в произношении. Лизе представилось осунувшееся, вытянутое лицо немолодой уже, высокой и худой женщины, на пару которой она приехала и чьего имени вновь не помнила. Это лицо, с опущенными вниз уголками тонких бледных губ, с резкими складками около рта, ещё больше стягивающими губы куда-то вниз, с тонкими бровями-нитками, прочерченными чёрным карандашом, с тёмными волосами, лежащими вокруг головы пушистой шапкой, с потускневшими безразличными глазами, накрашенными тушью, предстало перед Лизой как живое. Под ним возникли очертания шеи — дряблая, старческая уже кожа, словно не выдержавшая многолетней нагрузки от произнесения чуждых русскому человеку звуков; казалось, эти лицо и шея всегда в напряжении, всё в них предельно собрано, но при этом незримо дрожит и колеблется; каждую секунду они будто готовы были воспроизвести чистейший звук британского английского языка, от которого сама королева непременно расплылась бы в улыбке, если бы только услышала; мысль о её отдалённости, о разделявших их километрах воды и суши не избавляла от обязанности и ответственности ежедневно произносить звуки так, как если бы королева находилась рядом. Шея постепенно переходила в узкие плечи, отведённые назад, с тем чтобы спина всегда оставалась прямой; руки с аккуратным маникюром и золотыми кольцами лежали свободно, ни секунды не мешая и не сцепляясь в замок. Это видение посмотрело на Лизу холодно, безразлично-презрительно, сверху вниз, но не оценивая — даже не отличая её от остальных студентов, и с почти нескрываемым отвращением произнесло, вроде как обращаясь к аудитории: «Who is it?», давая тем самым понять, насколько далеко зашла Лиза, позволяя себе регулярно пропускать занятия.

От живой ясности видения она даже вздрогнула и поморщилась, зажмурившись и заставляя его исчезнуть. Она вспомнила ещё вдруг, как сказала однажды одной из преподавательниц, что нашла работу. Как округлились у неё глаза и каким невыразимым ужасом они наполнились! «Вы очень меня этим расстроили… Я вами обеспокоена…»