Колебания - [104]

Однако Роман, как и решил за минуту до того, быстро зашагал по улице, не взглянув на снегопад и даже опустив голову. Лера едва успевала за ним. Он шёл молча и не смотрел в её сторону, как будто и вовсе забыв о ней, пока она неожиданно не спросила:

— Скажите, Роман, как вам всё-таки на самом деле кажется, прав мой отец, что наше поколение умеет лишь кнопки нажимать?

Этот вопрос несколько замедлил быстрый шаг Романа, неизбежно затронув в нём всё то же желание, которое он не мог контролировать — говорить о современном мире. Однако он, бегло взглянув на Леру и помолчав несколько секунд, лишь произнёс:

— Нет. Много лучше этого оно умеет водить по экрану пальцем.

Лера рассмеялась его ответу, будто самой удачной шутке, и даже Роман не мог не почувствовать, что она смеётся искренне. Неожиданно для самого себя, он вдруг сказал:

— А вы-то сами как считаете?

— Я? — всё ещё смеясь, переспросила Лера. — Я думаю, что он не прав, — и вы, вы тоже не правы. Вовсе мы не бесчувственные и знакомимся с людьми не только от скуки, — она улыбалась, и смех по-прежнему был слышен в её голосе.

Осуждая себя за одно то, что он зачем-то задал ей вопрос, Роман вновь смолк, не желая спорить о вещах, которые казались ему очевидными. Он чувствовал, что наперёд знает все возможные ответы Леры, и заранее, лишь представляя себе их, в душе смеялся над её наивностью и раздражался. Говорить же с Лерой о метамодерне ему и вовсе не хотелось; в ней как будто он смутно угадывал непоколебимую уверенность в чём-то, точно она думала, что всё хорошо понимает, и обо всём имела собственное мнение, изменить которое не удалось бы ни Роману, ни кому-либо ещё; она выслушала бы его, улыбаясь, как и всегда, а затем сказала бы что-то рассудительное, взвешенное, — таящее в глубине серьёзную и дельную критику суждений Романа; и, несмотря на то, что страх перед подобными трудностями никогда не останавливал его, что-то в Лере настолько раздражало Романа, что он не мог и не хотел говорить с ней о метамодерне.

— Смотрите, снег падает, прямо как на открытке!

Роман невольно поднял голову и в первый момент действительно заметил сказочную красоту зимней улицы, но через секунду, взглянув на Леру, лицо которой светилось радостью, какая бывает лишь у пятилетних детей, он с особенным недовольством проговорил:

— Я не люблю зиму.

— Почему? — тут же спросила Лера, с самой выставки чувствовавшая желание непременно определить: действительно ли Роман такой, каким хочет казаться, или же нечто доброе скрывается в его душе.

— Потому, — ответил он, — что я не понимаю, как можно любить холод, темноту и грязь. — Помолчав, он добавил: — Наша московская зима — это вам не открытка. Сегодняшний вечер лишь исключение.

— Но ведь случаются же такие вечера! — сказала Лера, отметив про себя, что красота всё же не ускользнула от Романа.

Но он вновь ничего не ответил ей на это замечание и только ускорил шаг.

Вдруг, когда Лера хотела уже что-то сказать, он заговорил сам, по-прежнему не поворачиваясь к ней. Он почувствовал вдруг хорошо знакомое ему желание наговорить собеседнику мерзостей, выдаваемых им всякий раз за честное, чёткое мнение, скрывать которое он ничуть не намерен. Высказывая его, он ощущал что-то вроде беспредельной свободы, глотка воздуха, прилива сил; предмет, вызывавший негодование Романа, мог быть каким угодно, но интонация, ядовитость и удовольствие были почти одинаковыми. Теперь он, вспомнив ещё те свои слова, которые сказал Михаилу Андреевичу, разозлился, что не продолжил тогда свою мысль, и решил высказать Лере её всю.

— Знаете, — отрывисто заговорил Роман, — знаете, почему я считаю, что все знакомятся друг с другом и начинают — какое же гадкое слово! — отношения от скуки? А потому, что иначе и быть не может! «Поним-а-ание», — протянул он, будто изображая кого-то, — что это вообще такое, ваше «понимание»! Пшик один, смешная мечта, глупость из книжек! Вы сейчас скажете: «Это друзей у вас в детстве не было, вот и злитесь на целый свет», а я скажу — друзей ни у кого нет и быть не может! Всё — иллюзия, временное времяпрепровождение двух одиноких эгоистов, никогда по-настоящему не способных оставить собственные дела и мысли и полностью обернуться к другому человеку. И это не хорошо, не плохо — это всего лишь неоспоримый факт! Все отношения — это нелепая попытка прорвать своё одиночество, которая изначально обречена на провал! Потому обречена, что любому известно — каждого ожидает смерть, и, таким образом, у каждого свой, неповторимый путь, и знаете, что? Люди умные, образованные, вдумчивые, непременно понимающие всё это, и те не могут справиться со своим эгоизмом — совершенно естественным и нормальным! Что уж говорить о нашем поколении, об этих пустых кусках мяса, которые, имея, конечно же, как и все, эту смешную потребность в отношениях, но не зная о ней — и ни о чем! — ничего, бесконечно слетаются и разлетаются, как навозные мухи! Но люди умные находят себе занятие, убедившись, что каждый — одинок бесконечно и непроницаемо, в то время как эти мухи от скуки и собственной никчемности вновь и вновь находят себе «друзей», «пару» и прочее среди таких же!