Кольца Сатурна. Английское паломничество - [41]
Что волновало душу Фицджеральда, когда он, откинувшись на мягкую спинку сиденья, смотрел из окна вагона на скользящие мимо живые изгороди и пшеничные поля? Этого мы не знаем. Но, возможно, он (как и много лет назад в почтовой карете на пути из Лестера в Кембридж) почувствовал себя ангелом, потому что внезапно, без всякой причины, на глаза ему навернулись счастливые слезы. На вокзале в Мертоне его встречал Крабб с двуколкой. День был необычайно жарким, но Фицджеральд сказал что-то о холодном воздухе и всю дорогу кутался в свой ирландский плед. За столом он выпил немного чая, но есть отказался. Около девяти он попросил стакан бренди и воды и отправился спать наверх. На следующий день рано утром Крабб слышал, как он ходит по комнате, но, когда поднялся, чтобы пригласить его к завтраку, увидел, что он лежит на постели. Мертвый.
Тени уже стали длинными, когда я пришел из Боулдж-парка в Вудбридж, где остановился на ночь в трактире «Булл Инн». Хозяин отвел мне комнату наверху лестницы, под самой крышей, куда доносился звон стаканов из бара и гомон гостей, а иногда громкий вскрик или взрыв смеха. После закрытия шум затих. Слышно было только, как скрипят каркасные балки: на жаре старое дерево раздалось вширь, а теперь снова сжималось по миллиметру, трещало и кряхтело. Мой взгляд непроизвольно шарил в темноте незнакомого помещения, пытаясь отыскать трещину в том направлении, откуда доносились шорохи. Должно быть, она проходила там, где облупилась штукатурка или из-под облицовки осыпался раствор. А когда я на миг закрывал глаза, мне казалось, что я лежу в каюте на корабле, что мы находимся в открытом море, что весь дом поднимается на гребне волны, слегка дрожит и потом со вздохом погружается в глубину. Заснул я только на рассвете с криком дрозда в ушах и вскоре снова проснулся. Мне приснился мой утренний провожатый, Фицджеральд. Он сидел в саду без сюртука, в рубашке с черным шелковым жабо и цилиндром на голове за синим столом, обитым жестью. Вокруг цвели мальвы выше человеческого роста, в песчаной промоине под кустом бузины копошились куры, а в тени растянулся черный пес Блетсо. Хоть я и не мог видеть во сне себя самого, я все-таки сидел (значит, в качестве привидения) напротив Фицджеральда и играл с ним в домино. По ту сторону цветника до самого конца света, где высились минареты Хорасана, расстилался равномерно зеленый и совершенно пустой парк. Но это не был парк Фицджеральдов в Боулдже. Это был парк в одном ирландском поместье у подножия горной гряды Слив-Блум, где я совсем недолго гостил однажды. Во сне я различил вдалеке четырехэтажное, заросшее плющом здание, где, наверное, и по сей день ведет свою отшельническую жизнь семейство Ашбери. Во всяком случае, когда я с ними познакомился, их образ жизни был чудным, чтобы не сказать нелепым. Тогда, спустившись с гор, я зашел в какую-то сумрачную лавчонку, чтобы узнать, можно ли в Кларахилле найти место для ночлега. Хозяин лавки, некий мистер О’Хэр, в странном коричневом плаще из тонкого хлопка, втянул меня в длинный разговор, который крутился, насколько я помню, вокруг теории всемирного тяготения Ньютона. Внезапно он прервал нашу беседу следующей тирадой: «The Ashburys might put you up. One of the daughters came in here some years ago with a note offering Bed and Breakfast. I was supposed to display it in the shop window. I can’t think what became of it or whether they ever had any guests. Perhaps I removed it when it had faded. Or perhaps they came and removed it themselves»[62]. Мистер О’Хэр отвез меня к дому Ашбери на своем грузовичке и остался ждать на заросшем травой дворе, пока меня не пригласят войти. Только после многократного стука дверь отворилась, и предо мной предстала Кэтрин в своем выцветшем красном летнем платье, такая скованная, словно она застыла на месте при неожиданном появлении незнакомца. Она глядела на меня широко открытыми глазами. Точнее, она глядела сквозь меня. Я изложил свое дело, но прошло довольно много времени, прежде чем она очнулась и, отступив в сторону, едва заметным жестом левой руки пригласила меня войти и присесть в кресле, стоявшем в холле. Когда она молча удалялась по каменным плитам пола, мне бросилось в глаза, что она шла босиком. Она бесшумно исчезла в темноте заднего плана, точно так же бесшумно появилась из тьмы через несколько минут, которые показались мне неизмеримо долгими, и кивнула. Потом провела меня по широкой, поразительно удобной лестнице на второй этаж и по различным коридорам в большую комнату, из высоких окон которой открывался вид на крыши конюшен и каретных сараев, на огород и часть прекрасного пастбища, волнуемого ветром. За ним, где-то далеко, в речной излучине мерцала вода, набегавшая на низкий берег. Еще дальше зеленели деревья, и над ними на фоне ровной небесной синевы угадывалась едва различимая линия гор. Не помню, как долго я простоял в нише среднего из трех окон, погрузившись в созерцание этого зрелища. Но помню, что услышал голос Кэтрин, ожидавшей меня у двери: «Will this be all right?»
