Кольца Сатурна. Английское паломничество - [43]
Поджоги домов были, очевидно, самым действенным средством выкуривания и изгнания семейств, отождествляемых (справедливо или несправедливо) с ненавистной английской государственной властью. В течение нескольких лет после окончания гражданской войны даже те, кого пощадили, при любой возможности покидали страну. Оставались только семьи, не имевшие никаких доходов, кроме тех, которые им удавалось извлечь из своего хозяйства. Любая попытка продать дом или землю была заведомо обречена на провал. Во-первых, потому, что во всей округе не нашлось бы покупателей, а во-вторых, даже если бы покупатель нашелся, на выручку от продажи нельзя было прожить и двух месяцев в каком-нибудь Борнмуте или Кенсингтоне. С другой стороны, в Ирландии тоже никто не знал, что будет дальше. Все сельское хозяйство развалилось, работники требовали зарплат, которых предприниматели не могли себе больше позволить, сеяли все меньше, доходы падали. С каждым годом положение становилось все более безнадежным, явные признаки обнищания — все более угнетающими. Содержать дом хотя бы в минимальном порядке уже давно стало невозможным. Краска на окнах и дверях облупилась, занавеси износились, обои отстали от стен, обивка на мебели обтрепалась, везде протекало, и везде стояли жестяные ванны, тазы и кастрюли для сбора воды. Вскоре пришлось отказаться от комнат на верхнем этаже и даже от целых частей дома и занять несколько помещений нижнего этажа, хоть как-то пригодных для жилья. Паутина затянула оконные стекла на запертых этажах, развелась сухая гниль, жучок развез споры грибка по самым дальним углам, на стенах и потолках выступили жуткие бурые, фиолетовые и черные разводы, иногда величиной с бычью голову. Половицы рассохлись, перекрытия провисли, панели и лестничные пролеты, давно прогнившие изнутри, внезапно рассыпались в желтую, как сера, пыль. Снова и снова посреди этого ползучего, в какой-то мере ставшего привычным, уже не замечаемого, да и не заметного, если глядеть на него изо дня в день, распада происходили внезапные катастрофические обрушения, обычно после долгих дождей или засух или просто при перемене погоды. Едва появлялась возможность держаться определенной линии, приходилось сдавать позиции из-за непредвиденно резкого ухудшения ситуации. И вы оказывались в действительно безвыходном положении, загнанным в угол, как пленник в собственном доме. Говорят, что двоюродный дед моего мужа, сказала миссис Ашбери, проживал исключительно в кухне своего некогда богатого аристократического дома в графстве Клэр. Будто бы он годами ел на ужин простое блюдо из картофеля, приготовленное его дворецким, ставшим заодно и поваром. Но все-таки он продолжал надевать к ужину черный сюртук и непременно выпивал бутылку бордо из своего не совсем еще опустевшего погреба. Кровати деда и дворецкого тоже стояли в кухне. Куинси рассказал мне, что обоих звали Уильям и что оба они умерли в один день в возрасте далеко за восемьдесят. Я часто спрашивала себя, прибавила миссис Ашбери, это дворецкий держался сознанием своего долга до тех пор, пока его хозяин не перестал в нем нуждаться, или дед после кончины своего изнуренного слуги испустил дух, потому что знал, что без его помощи не проживет и дня. Возможно, течение дней еще как-то оставалось в своем русле благодаря слугам, которые часто десятилетиями исполняли свою работу за ничтожное вознаграждение, ведь они, как и их хозяева, не нашли бы в своем возрасте другого пристанища. Когда умирали слуги, тогда и тем, о ком они заботились, оставалось недолго. С нами дело обстояло точно так же, хотя мы разделили общую участь деградации с некоторым опозданием. Я догадывалась, что Ашбери смогли сохранить поместье вплоть до послевоенного времени только благодаря постоянным доходам от более крупного наследства, полученного в начале тридцатых годов. К моменту смерти моего мужа от него осталась крохотная часть. Не смот ря на это, я всегда была убеждена, что когда-нибудь дела пойдут лучше. Просто не желала принимать к сведению, что общество, к которому мы принадлежали, давно разорилось. Вскоре после нашего приезда в Ирландию был продан с молотка замок в Горманстоне, потом поместья Страффан (1949), Картон (1949), Френчпарк (1953), Киллин-Рокингем (1957), Пауэрскорт (1961), не говоря уж о небольших имениях. Мас штабы нашего семейного фиаско стали для меня ясны лишь тогда, когда мне пришлось полагаться только на свои силы. Так как денег на оплату батраков не хватало, я была вынуждена остановить сельские работы. Я продавала землю участками, и некоторое время это спасало нас от самого худшего. Пока у нас в доме оставался хоть один слуга, было еще возможно сохранять видимость респектабельности как перед соседями, так и в собственных глазах. Только когда умер Куинси, я действительно оказалась в безвыходном положении. Сначала отнесла на аукцион серебро и фарфор. Потом картины, одну за другой, потом продала библиотеку и предметы обстановки. Найти покупателя, который приобрел бы весь наш запущенный дом, так никогда и не удалось. И мы оказались привязаны к дому, как проклятые души к своему месту. Все наши начинания — бесконечное шитье девочек, садоводство, которым занимался Эдмунд, план устроить гостиницу — все провалилось. Ведь вы же, сказала миссис Ашбери, первый гость, который добрался сюда с тех пор, как мы почти десять лет назад повесили свое объявление в лавке Кларахилла. К сожалению, я человек непрактичный, склонный к вечной мечтательности. Все мы нежизнеспособные фантазеры, дети — такие же, как я. «It seems to me sometimes that we never got used to being on this earth and life is just one great, ongoing, incomprehensible blunder»
