Когда мы молоды - [68]

— Паразиты! — вслух ругался Георгий Филиппович. — Работают же где-то люди… как люди… с кондиционированным воздухом!.. А у нас…

Оборвав себя на полуфразе, он взглядом пригласил ассистента присмотреться повнимательнее.

— Видишь, что у него? — И добавил, обращаясь к сестре: — Ч-черт, откуда кровь набегает, что у вас там с зажимами? Подайте большие тампоны.

Больной лежал, уставившись в потолок. Белый потолок струился над ним волнистыми облаками, ровными, как гофрированное железо. Что-то творилось вокруг его живота, какие-то легкие прикосновения рук как бы издалека доходили до сознания, и слышались какие-то голоса. Блаженная слабость разливалась по всему телу, не было сил пошевелить ни единым пальцем, ни даже покачнуть головой. Великое безразличие овладело им, возможность неудачного исхода операции, возможность самой смерти — вот сейчас, здесь, под ножом хирурга, — нисколько не пугала, было лишь чуточку любопытно. Сознание с каждым мгновением все больше мутилось, казалось, вот-вот оборвется связь с внешним миром, но она, становясь все слабее, не обрывалась.

Голоса, которые слышал больной, произносили какой-то вздор.

«Посмотри, что у него, — прозвучало отчетливо, явственно, а дальше опять заговорило сразу несколько голосов и пошла околесица: — Черти бегают, кровь зажилили. Забыли попону в вагонах. Стоят на станции — много не расходуют — кучками сложены — пресно колдуют, окаянные…»

Смешно и жутковато от этого лепета, хочется сказать им, чтобы перестали. Раз попробовал, два попробовал — не слушаются губы, сил нет в груди, чтобы вытолкнуть звук. Еще раз попробовал — кажется, получилось что-то:

— …Чепуху… какую-то… городят…

— Что это он у вас? — строго спросил Георгий Филиппович сестру, стоящую у изголовья. — Черт возьми, волнуется. Неужели не хватает анестезии? Что будем делать, коллега? Вы видите, что у него?

— Придется дать общий наркоз, — сказал второй хирург.

— Согласен. Анна Никитична, маску!

Огромный лохматый ком лег на лицо.

«Решили удушить», — подумал больной беззлобно, и все пропало.

Георгий Филиппович быстрыми автоматическими движениями, похожими на сноровистые стежки сапожника, дошивал последний шов, и ассистент подрезал шелковую нитку, оставляя усики над каждым узелком. Разговор в операционной шел теперь громкий, в нем слышалось не сдерживаемое больше возбуждение, звучали победные, ликующие тона, хотя слова произносились обыкновенные.

— Теперь ты согласен, что операция была необходима? — говорил Георгий Филиппович с сердитым торжеством старшего, которого чуть было не сбили с толку. — Так бы вы и лечили вашу язву, пока он не отдал концы.

— Да, но рентген показывал… — смиренно оправдывался второй хирург.

— «Показывал, показывал»… Шиш он вам показывал… Надо уметь видеть клиническую картину в целом, б а т е н ь к а! — Это исконное врачебное обращение он считал своим долгом блюсти, наравне с белым цветом больничных стен и халатов, вопреки всякому модернизму. — Х и р у р г и! Вам в мясном отделе работать!

Он опять оказался прав, отчего бы и не покуражиться!

Сестры влюбленно смотрели на его ловкие, быстрые руки, такие легкие в движениях, а между тем обладающие невероятной силой, на его плотную фигуру, громко смеялись его шуткам, воодушевленно поддакивали. Это было истинное наслаждение — работать с таким хирургом. Вот опять на их глазах произошло очередное чудо: начали оперировать по поводу язвенной болезни, но Георгий Филиппович обнаружил злокачественную опухоль, на ходу изменил план операции, удалил больше половины желудка, и человек спасен.

«Будет жить и водку пить», — такая у него была на это поговорка.

II

Поздний август шелестел желтеющими листьями. Утра были прохладны.

Возвращаясь домой после ночного дежурства, Георгий Филиппович дремал у залитого солнцем окна полупустого вагона электрички. У своей остановки он стряхнул дремоту, вышел в тамбур, закурил… Взвизгнув, умчался зеленый состав. В маленьком парке, отделявшем от станции двухэтажные стандартные дома довоенной постройки, появились детские колясочки.

Жены не было дома, уехала на работу, дети еще гостили у бабки в деревне. На плите стоял завтрак. Георгий Филиппович приподнял крышку над сковородкой, ткнул концом кухонного ножа в остывшую, затвердевшую сардельку, поддел румяный ломтик жареной картошки, отправил его в рот, положил крышку на место и пошел к дивану раздеваться. «Съем после, когда встану, — подумал он. — Чтобы не ругалась».

Он уже натягивал на голову одеяло, больше от света, чем для тепла, как вдруг его взгляд упал на белый конверт на столе, прислоненный к стакану. Это был не обычный конверт почтового ведомства со скучной картинкой в левой стороне и трафаретом «куда… кому» в правой. Конверт был продолговатой формы, белый-белый, жесткий даже на вид, как будто накрахмаленный. Каллиграфически начертанный адрес на нем делал его похожим на дверную табличку у какого-нибудь почтенного лица.

Поколебавшись минутку — так удобно улегся, — Георгий Филиппович отбросил одеяло и, ступая на пятках, чтобы не запачкать ступни, подошел к столу. На конверте стоял его адрес, обратного адреса не было. Георгий Филиппович взял письмо, вернулся к дивану, лег на спину и натянул одеяло до плеч.