Когда иней тает - [14]

Как-то раз капитан Негро сказал:

— Давай возьмем серн с собой: и их попасем, и обход свой сделаем.

Мы сплели новые поводья, при помощи их связали серн особым способом и повели их по лесам. Никто еще не видел подобных чабанов, и если нам попадался какой — нибудь дровосек, углекоп или горец-крестьянин, он ахал от удивления.

Во время этих обходов мы не видели ни одного оленя, так как шли шумно. Зато три раза подводили серн к кормушкам. Насыплем немного овса и заставляем их есть из деревянного корыта.

Место было дикое, полное суровой красоты. Бурный поток бежал по дну долины, недоступной ветрам и наполнявшей тишину леса грохотом и плеском. Ярко-зеленые кусты ежевики и барвинка покрывали оба росистых берега. Среди вечнозеленого барвинка, похожего на лимонную рощу, выделялись расставленные нами корыта и копья с насаженными на них комками соли.

Мы с капитаном решили построить здесь сарай, откуда можно будет наблюдать дичину на кормежке. Как-то утром принесли тесла, пилу, гвозди и, стараясь производить как можно меньше шуму, принялись за работу.

Был конец сентября. Приближалось время рогачам зареветь. Погода стояла теплая и ясная. Местами в лесу виднелись желтые листья. На буках появились первые красноватые пятна. Дикий виноград созрел и вывесил свои длинные гроздья с редкими зернами, темно-синими, как мелкие ягоды терновника. На них набросились все птицы — от лесного голубя до черных дроздов, соек, длиннохвостых синиц, похожих на большие запятив и умеющих ходить вниз головой. По ночам совы кричали: «У-ху-ху-у! У-ху-ху-у!» — и это нас обоих угнетало. Мимо сторожки часто проходили оленьи стада, и Гектор все время лаял. Горой овладевала тревога.

В самом конце месяца олени заревели. Однажды ночью, когда ставшая тонкой, как бровь, луна лила тусклый свет на дремлющие темные леса, мы услышали первый сиплый рев: «Бе-бе-бе-бе-е! Бе-бе-бе-е!»

Мы вышли наружу. Ночь была тихая и необычайно теплая, словно где-то горел пожар. Что-то давящее чувствовалось в этом теплом, душном воздухе. Совы кричали чаще и громче обычного. Гул потоков не был слышен, как прежде. Только лесные вершины чуть шумели, показывая, что высоко в небе тянет сухим и горячим ветром…

ВЕРХОМ НА ОЛЕНЕ

Мы настилали кровлю сарая. Наши серны мирно паслись у ручья. Капитан Негро влез наверх, а я снизу подавал ему доски. Он держал гвозди в зубах, всем своим видом давая понять, что он опытный плотник.

— Где ты научился так ловко забивать гвозди? — спросил я в надежде узнать что-нибудь из его недавнего прошлого.

— Я знаю много ремесел, — процедил он сквозь зубы, в которых торчал большой гвоздь.

— Ты еще ничего не рассказывал мне о своей жизни в городе, до того как ты разорился, — промолвил я сочувственно.

Он насупился.

— Об этом никогда меня не спрашивай.

Так отвечал он каждый раз, когда я пытался заглянуть в эту темную страницу его жизни.

Было девять часов, когда из глубины долины до нас донесся сильный шум. Словно кто-то тряс дерево. Тряс неравномерно: то перестанет, то начинает опять, еще ожесточенней.

— Наверно, олень чешется, — сказал капитан, вынув гвозди изо рта и прислушиваясь.

— Может, кабан, — заметил я.

— Пойдем посмотрим, в чем дело.

Мы привязали серн под навесом и спустились вниз по берегу ручья.

Дерево стали трясти сильней. Странные звуки, похожие на мучительные стоны, слышались справа. Там была поляна, и мы побежали туда.

На краю поляны, поднявшись на дыбы, стоял громадный олень. Он застрял передней ногой в сучьях дикой груши. Видимо, соблазнившись грушами, он взгромоздился на дерево передними ногами, и одну из них крепко заклинило в узловатых сучьях, как раз в том месте, где нога становится тоньше и начинается копыто. Животное было все в поту и в пене. Голова запрокинута на спину, язык наружу, желтые глаза налиты кровью. При виде нас олень заревел и с еще большим бешенством стал трясти дерево. Дерево закачалось, но не выпустило его. Мы оба вскрикнули от неожиданности.

Первым опомнился капитан Негро.

— Ему нипочем не вырваться! Надо его поймать!

Я подошел и осмотрел развилину, в которой застряла нога животного. Олень задергался еще отчаянней.

— Не подходи, он освободится! — закричал капитан. — Надо его скорее связать и стреножить!

— Зачем его связывать?

— Лезь на грушу и держи его за ногу, а я сбегаю за веревкой! — горячился он.

— Нет, не надо.

— Да как же упустить такой случай? Мы его приручим. Почему нет? Приручили же серну.

Не было времени объяснить ему, что приручать взрослого оленя, да еще начинать это, когда он в неистовстве, — бесполезная затея.

Я встал под деревом, поднял ружье стволом кверху и, уперев дуло в копыто застрявшей ноги, попробовал поднять ее и освободить. Ничего не вышло. Ногу здорово защемило.

— Что ты делаешь? С ума сошел? Зачем ты его освобождаешь? — запротестовал капитан и вырвал ружье у меня из рук.

Олень ревел все мучительнее и рвался все отчаянней, так что груша вся тряслась снизу доверху. Я еще раз попробовал вытолкнуть ногу — на этот раз с помощью жерди — и опять неудачно. Капитан старался мне помешать. Тогда я влез на дерево, вынул охотничий нож и начал срезать один из суков. Осторожно, чтобы не поранить оленю ногу.